"Даниил Гранин. Запретная глава (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

справился: "Ну как, Москву сдавать будем?" Косыгин всадил ему: "...А вы
что, готовы?" И выругался. Никогда не ругался, а тут выругался.
В Ленинград он вновь прибыл в январе 1942 года. Решилось это под Новый
год. 31 декабря к Косыгину зашел П.Попков, в то время председатель
Ленгорисполкома. Приехал он в Москву в командировку. С Косыгиным они
дружили - земляки, да к тому же Косыгин сам когда-то работал в Ленинграде
на той же должности. За разговором припозднились, и Косыгин предложил
поужинать вместе. В это время позвонил Вознесенский, спрашивает: где
будешь Новый год встречать? "Не знаю". "Давай у меня дома". "Хорошо, но я
с Попковым приду". "Годится". Договорились, поехали к Вознесенскому,
поужинали у него, хозяин предложил посмотреть какую-нибудь комедию. Все же
Новый год. Отправились в просмотровый зал на Гнездниковский переулок.
Сидят, смотрят, смеются, вдруг появляется дежурный: Косыгина к телефону.
"Вас товарищ Сталин вызывает". Действительно, Сталин его разыскал,
спрашивает, что он, Косыгин, делает? Кино смотрит? С кем смотрит?
Выслушал, помолчал, потом спрашивает - каким образом вы вместе собрались?
Косыгин подробно объяснил, как происходило дело. Сталин говорит: "Оставь
их, а сам приезжай к нам". Косыгин приехал. Было часа три ночи. У Сталина
сидели за столом Маленков, Берия, Хрущев, еще кто-то. Выпивали. Настроение
было хорошее. Берия подшучивал над тем, как лежали в канаве. И тут Сталин
сказал: "Неплохо бы вам, Косыгин, в Ленинград поехать, вы там все знаете,
наладить надо эвакуацию".
- Так состоялось мое назначение.
- Ну и ну, - сказал я. - Хорош Сталин, что ж это он на каждом шагу
подозревал своих верных соратников?
У меня это вырвалось непроизвольно, я был полон искреннего сочувствия к
Косыгину.
Он помрачнел и вдруг с маху ударил ладонью по столу, плашмя, так что
телефон подпрыгнул.
- Довольно! Что вы понимаете!
Окрик был груб, злобен, поспешен. Весь наш разговор никак не вязался с
такой оплеухой.
Меня в жар бросило. И его бескровно-серое лицо пошло багровыми пятнами.
Б-ов опустил голову. Молчание зашипело, как под иглой на пластинке. Я
сунул карандаш в карман, с силой захлопнул тетрадь. Пропади он пропадом,
этот визит, и эта запись, и эти сведения. Обойдемся. Ни от кого
начальственного хамства терпеть не собираюсь.
Но тут Косыгин опередил меня, не то чтобы улыбнулся, этого не было, но
изменил лицо. Качнул головой, как бы признавая, что сорвался, и сказал
примиренно:
- О Сталине лучше не будем. Это другая тема.
И сразу, без перехода, стал рассказывать о том, как готовился уехать в
блокадный Ленинград в январе 1942 года, как собирал автоколонны для Дороги
жизни, обеспечивал их водителями, ремонтниками, добывал автобусы, нельзя
же в стужу везти по озеру детей и женщин в открытых грузовиках.
Записывал я машинально, все еще не мог прийти в себя. На кой он выдал
мне эту историю про Сталина, мог же понять, что любой слушатель на это
отозвался бы так же. Если у тебя болит, так какого черта ковыряешь?
Сталинист он или кто? В самом деле, почему он ничего не изменил в этом
кабинете, все оставил, как было? Почитает? Боится?