"Даниил Гранин. Клавдия Вилор (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

платьем - обычным ситцевым, которое показалось Клаве лучше всех нарядов,
что когда-нибудь ей шили. Больные ноги подвели ее - нагнулась, вскрикнула
от боли, и часовой заметил сверток, вырвал и тут же изорвал платье.
Гитлеровцы понимали, что, будь на ней обычное женское платье, ей стало
бы легче, а ей не должно быть легче.
На всякий случай они обыскали ее. Велели раздеться, срывали с нее
гимнастерку, все ее лохмотья... В сапогах нашли часы. Ее, дамские, и часы
заместителя командира роты Татаринцева, погибшего в прошлом бою. Она
собиралась отослать их его семье и не успела. Письмо написать тоже не
успела. Пока немецкие солдаты делили найденные часы, какая-то женщина
бросила ей кофточку. Клава ее надела, зеленую, трикотажную, великоватую в
плечах, до сих пор она помнит спасительную эту кофту.
Гестаповец позвал из церкви военнопленных, стал спрашивать:
"Расскажите, чему она вас учила? Что она читала вам из газет?" Она стояла
перед ними раздетая, беспомощная и, казалось, униженная. Ей думалось, что
и курсанты смотрели на нее отчужденно. Гестаповец бил ее и спрашивал: "Это
она требовала, чтобы вы умирали за власть комиссаров?.. Чем она еще
заморочила вам головы?"
Ночью всех военнопленных загнали в церковь. Народу набилось столько,
что сесть никто не мог, все стояли, прижатые, плечом к плечу. Когда Клаву
втолкнули туда, она застонала. Малейшее прикосновение к избитому телу
вызывало страшную боль. Курсанты, ее курсанты, совершили невозможное, они
раздвинулись, отжали толпу так, чтобы Клава могла лечь. Узнав, в чем дело,
мужчины теснились, ей постелили шинели, и она легла. Вокруг нее стояли всю
ночь сотни людей. В голубой росписи купола на пухлом облаке плыл Саваоф,
бессильный и в своей ярости, и в своей любви.
Ей дали лечь - единственное, что ее курсанты могли для нее сделать.
Долго, бесконечно долго длилась эта ночь... "Ничего, не беспокойся, -
сказал Клаве какой-то пожилой контуженный артиллерист, - это хорошо, когда
есть о ком заботиться, это очень нам сейчас нужно".
Утром они расстались. Пленных погнали дальше, а Клаву повезли в штаб
возле Котельникова, опять били, опять спрашивали, сколько убила немцев, в
чем состояла ее политработа...



3


Многое, из того, что происходило в войну, кажется ныне непостижимым.
Кажется, что вынести это невозможно. Совершить это человеческому духу и
организму невероятно - невероятно даже с точки зрения чисто
физиологических ресурсов, с точки зрения медицинских законов. Многое
невероятно так же, как, например, невероятным кажется то, что происходило
в ленинградскую блокаду с людьми, которые жили, работали, существовали,
хотя они "должны были" давно умереть. Судеб таких достаточно много для
того, чтобы чудо человеческого духа предстало перед нами именно чудом,
непонятным, невозможным, необъяснимым.
Все-таки, несомненно, помимо каких-то физических законов, связанных с
энергией человека, с условиями превращения этой энергии в движение, в