"Даниил Гранин. Неизвестный человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

кружевные салфетки. Священник читал молитву, и этот хрипловатый голос, запах
ладана, каменные плиты пола всколыхнули что-то давнее, детское в душе
Усанкова, чья-то рука ему припомнилась, рука на его плече и такой же голос,
он ребенком стоит, ему ничего не видно, только когда все кланяются,
опускаются на колени, открывается золотое сияние. Невесть когда это было и
невесть где, может, в их деревенской церкви, но что-то очнулось в нем,
какая-то теплая печаль как сожаление об этом забытом детском чувстве
восторга и какого-то благоговения, когда он тоже молился вместе с бабкой. О
чем молился? Просил ли он что, просто повторял таинственные слова или
шептал, поверяя что-то свое... Господи, как давно это было, ужаснулся
Усанков и увидел свою жизнь законченной и время, когда не будет ни Ильина,
никого из друзей, ни жены и самого его не будет. Время это выглядело
странным, пустынным, что-то в нем должно было, конечно, остаться от
Усанкова, как от деда остались в памяти наигрыш на балалайке и несколько
частушек, ничего больше детская память не сохранила. Почти от каждого что-то
остается. Правнукам достанется смутное предание о чиновнике, который с
кем-то там боролся, с каким-то прохиндеем, потратил на это годы и сам
погряз. Гордости от такого предка не будет. Ничем он не прославился.
Интриги, пустые хлопоты, в общем и целом, сочтут, что все те деятели друг
друга стоили, довели страну до ручки. Все лгали, обманывали, сцепились, не
разобрать, кто за что, кто прав, кто виноват - одна шайка-лейка. А ведь того
Игоря Усанкова природа кое-чем наградила, да все так и пропало.
Впереди у колонны стоял Ильин, каменно неподвижный, ушедший в себя.
Голову наклонил, смотрел в пол, словно на похоронах, словно в почетном
карауле застыл.
Высокие женские голоса пели "Господи, помилуй". Голоса были слабые, и
это было чем-то трогательно. "Господи, помилуй" повторяли они то часто и
быстро, то протяжно, вкладывая в слова эти мольбу и надежду. "Господи,
помилуй", - невольно стал повторять Усанков, представляя свои похороны,
гроб, оббитый шелком, кружевами, впрочем, бумажными, да и шелк не шелк,
только цветы настоящие. Гражданская панихида, речи, все тоже искусственное,
потому что никто не будет знать об истинном замысле жизни Игоря Усанкова,
так и не успевшего... Как детективный роман без развязки. Все заподозрены,
все под следствием... "Господи, помилуй!" - повторял Усанков, ужасаясь
несправедливости такого конца. "Господи, помилуй" - уже всей душой обращался
он, глядя в пронизанную дымными лучами высоту купола.
Нагретый свечами воздух струился, темные лики икон дрожали, шевелились,
как живые. Опрятно начищенная бронза отражала крохотные огни, все кругом
золотисто мерцало. "Господи, помилуй меня, пока не свершится задуманное!"
Рядом явственно кто-то шептал:
- Господи всемогущий, спаси нас!
Это не мог быть Ильин. По лицу Ильина видно было, что он ни о чем не
молил, не просил, он слушал это песнопение, вдыхал эти запахи, куда-то
уплывал, растворяясь в этом неярком блеске.
Усанкову стало жаль и его, Ильина, не понимающего, что его ждет.
Господи, помилуй и его, подумалось Усанкову, помилуй и вразуми. Именно
вразуми, ему нравилось это слово, пусть Господь вразумит его, иначе придется
его убрать с дороги. Хоть бы он убоялся...

Они спустились в церковный садик. Тонкую ограду украшали стволы