"Даниил Гранин. Неизвестный человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

для этих слов голосом.
- Теперь что, не боишься?
- Теперь нет.
- Ишь ты, куда ж твоя боялка делась?
- Долго рассказывать, - Ильин махнул рукой, неподвижное лицо его вдруг
растопила улыбка. - Не беспокойтесь, Федор Федорович, я то же самое напишу
от себя.
Клячко встал, оперся обеими руками о стол, шея его багрово надулась.
- А почему признался?
Буквально на глазах внешность Ильина менялась неузнаваемо. Никогда
Усанков не видал его таким стройным, рослым.
- Потому что хватит! - и голос был не Ильина, молодой, свежий. Лицо его
разрумянилось, похудевшее, оно вытянулось, освободилось от дряблой мягкости,
стало тугим и чистым.
- Почему написал, могу понять, - хрипло соображал Клячко. - Сейчас все
пишут. Поднажали на тебя. Решил, что кончается Клячко. А вот признался
почему? Уж до конца открывайся. Нет, не сходится, ты меня разыгрываешь.
- Зачем же, - весело сказал Ильин. - У меня второй экземпляр имеется, -
он показал на сейф. - Показать?
На лбу у Клячко выступили набухшие вены, глаза налились, все в нем
раздулось, лилово потемнело.
- Верю. Я-то тебе верю, всегда верил, я к тебе всей душой был. Что тебе
Клячко плохого сделал? За что ему плюнул в душу? Свои люди! Я тебя вытащил,
поднял, орден дал, я тебя в коллегию назначил... - от обиды ему перехватило
горло. - В открытую пошел на меня. Значит, я даже анонимки не достоин.
Перчатку мне бросил. За что?
Он всхлипывал и стучал кулаком по столу не столько даже от поступка
Ильина, сколько от непонятного его признания, от этой безбоязненной
веселости. Должна же быть какая-то причина. Клячко твердо усвоил, что в
действиях каждого человека за красивыми словами стоят самые простенькие
причины - зависть, погоня за деньгой, должностью... Анонимка - это Клячко
понимал, анонимку он и сам мог написать, но признаться? На то должна быть
причина серьезнейшая, и причину эту разгадать было необходимо.
- Я же тебя на дерьмо сведу. Всю жизнь будешь ходить в клеветниках, не
отмоешься. Ты, может, думал, что объявиться выгоднее, да кто тебя защитит,
кто?
Оттого, что Ильин не пугался, стоял руки в карманы, смотрел благодушно,
от этого Клячко кипел, задыхался, его вполне мог хватить удар. В другое
время Усанков бы сжалился, поднес бы старику воды, но тут и не двинулся.
Шевельнулась даже мыслишка: "И хорошо, чтобы удар". Но больше его занимало
то превращение, что на глазах происходило с Ильиным, он все более кого-то
напоминал, что-то раздражающе знакомое появилось в нем. Какая-то свобода и
решительность, и счастье этой свободы, как будто он только что получил и все
время опробывал движениями - хочу, улыбаюсь, хочу, суплюсь, лицевые мышцы не
напряжены, принимают то выражение, какое им нравится, не согласовывая с
предохранительным устройством, нет противного ощущения застывшего жира на
лице и этой постоянной готовности согласно кивнуть. А самое наибольшее
счастье - посреди разговора повернуться и уйти, просто так, свободный
человек, скучно стало слушать вашу ругань, Федор Федорович, ваши угрозы,
скучно, и вся недолга. Повернулся и вышел, как сейчас Ильин, а ты, Усанков,