"Стефан Грабински. По касательной " - читать интересную книгу автора

незначащий эпизод. Даже не подозревает, какая ему выпала роль.
Он отер залитый ледяным потом лоб. Пробудился инстинкт самосохранения.
История становилась слишком уж выразительной, знамения сами кидались ему
навстречу с назойливой откровенностью. На миг с нестерпимой яркостью
проблеснул в мозгу конец рискованной линии. Он погасил видение, обратившись
к здравому смыслу. Стоит ли обращать внимание на такой пустяк? Пьяному
бродяжке привиделся во мне знакомый удавленник. Какое мне до этого дело? Я
всегда питал отвращение к подобной смерти.
Вскоре, однако, он признал свою рацею недостаточной и включил в
касательную пункт третий. Он почти примирился с навязанной ему новой
дорогой, хотя выставка теперь явно выпадала из его маршрута - слишком круто
он свернул вбок, поддавшись уговорам пьянчуги. Это укрепило его в убеждении,
что дело было вовсе не в том, чтобы он полюбовался впечатляющей группой
молодых медиков на портрете, а в том, чтобы совершились две первые встречи:
как только они состоялись, его развернуло в другую сторону.
Прозрачные клочья тумана лепились к фронтонам зданий, зависали в
просветах неба между крышами. Сквозь их неровную ткань несмело заглядывали в
провалы улиц тускловатые блики солнца. Странно! Именно теперь, когда история
начинает обретать явственные контуры. Неужели и тут какая-то связь?
Веко его нервически задергалось, перед глазами заходили мглистые, серые
круги, ноги, независимо от его воли, делали неуверенные шаги. Он с трудом
дотащился до открытой террасы кафе и тяжело опустился на козетку. Подали
газеты и черный кофе. Жадно выхлебав чашку, Вжецкий погрузился во
вступительную статью "Фигаро". Однако что-то ему мешало, он не мог свободно
читать: несколько раз уже поворачивал голову и неспокойно вертелся на месте,
тщетно стараясь стряхнуть неприятное ощущение. Всеми нервами он чувствовал
на себе чей-то взгляд. Наконец он открыто повел глазами в ту сторону, откуда
шло беспокойство. И только теперь за столиком справа заметил пожилого уже
господина в странном облачении - на нем была желтоватая накидка с прорезями
для рук, шея живописно задрапирована испанской шалью. Незнакомец, видимо,
давно уже приглядывался к нему с оскорбительным любопытством. Физиономия его
была если не симпатичной, то, во всяком случае, весьма оригинальной.
Сморщенное, пожелтевшее, как пергамент, лицо с широкими губами, лишенное
растительности и совершенно неподвижное, напоминало маску античного актера;
кожа на висках точно присохла к черепу, отливавшему в свете лампы матовым
трупным блеском. Он имел вид ученого, заполучившего для исследования
интереснейший экземпляр. Из-под кустистых бровей посверкивали глаза
зеленовато-желтого цвета, очень и очень необычные: тысячи фосфоресцирующих
иголочек подергивались и перемещались в них, точно в искровом разряднике,
отчего зрачки напоминали просвечивающее устройство, казалось, они проницали
человека насквозь, вплоть до мельчайшего волоконца.
Вжецкий заметил, что незнакомец не смотрит ему в глаза, а скорее
изучает голову на уровне лба. Он хотел было подняться и потребовать от
нахала объяснений, но тот опередил его: покинув свой столик, стал неспешно
приближаться к Вжецкому, не спуская глаз с облюбованного на его черепе
пункта. Подойдя почти вплотную, он воскликнул:
- Поздравляю, сердечно поздравляю! Вот это называется меткость!
Пиф-паф! И ведь куда угодило! Прямо в зрительный центр сквозь шишковидный
отросток. Нет, это в своем роде шедевр! Но признайтесь, дорогуша, вы ведь
ослепли начисто? Ба! Что я вижу! "Крупп и компания", калибр девять