"Стефан Грабински. Искоса " - читать интересную книгу автора

адептом индивидуализма я всегда был жарким и самозабвенным. Пожалуй, весь
наш антагонизм сосредоточился на этой оси.
Я страстно поклонялся всему самобытному, оригинальному, неповторимо
прекрасному; Бжехва не терпел любое проявление индивидуальности,
субъективное низводил до химеры самонадеянных глупцов; отрицал творческий
импульс, изобретательность и все сводил к влиянию среды, расы, так
называемого духа времени и тому подобному.
- Допускаю, следственно, - цедил он не раз, кося в мою сторону, - в
каждом человеке несколько индивидов тузят друг друга за обладание жалкими
останками какой-то там души.
Столь явный выпад, разумеется, провоцировал на бурную отповедь. Но,
разгадав его замысел, я делал вид, будто ничего не слышу, игнорировал вызов.
Он поджидал нового случая, дабы продемонстрировать, как он выражался, свою
"общественную" позицию.
Стоило мне увлечься новым произведением искусства или научным
открытием, Бжехва цинично и самоуверенно разглагольствовал насчет
беспочвенности моих восторгов, а то молча усаживался напротив, пригвоздив
меня пронзительным косящим зрачком, и желчная ироническая усмешка кривила
его губы.
По-видимому, эстетическое наслаждение во-обще было ему не доступно,
прекрасное равно не трогало его. Зато был он типичным снобом от спорта. На
автомобильных или мотоциклетных гонках, на футбольных матчах витийствовал
среди самых рьяных болельщиков. Мастерски фехтовал, великолепно стрелял,
считался первоклассным пловцом. Науку и ученых игнорировал, придерживаясь
расхожего мнения - nihil novi sub sole (ничего нового под солнцем (лат.). И
все-таки Бжехве не откажешь в уме - его сарказмы снискали немалый успех.
Натура вспыльчивая, не признающая чужого мнения, он вечно вызывал скандалы,
часто дрался на дуэлях и всегда оставался победителем.
Удивительное дело - со мной он никогда не выходил из себя: безропотно
сносил грубые, а то и просто оскорбительные замечания, нередко
спровоцированные его же поведением. Я обладал привилегией безнаказанно
оскорблять Бжехву. Видимо, он даровал мне своего рода индульгенцию за
постоянные насмешки и преследования. Впрочем, не уверен: возможно,
существовал иной, более глубокий повод.
Порой я умышленно перебирал всякую меру, вынуждая всерьез разделаться
со мной, и, хотя бы таким способом, порвать тягостные отношения. Не тут-то
было! Неистощимо проницательный, он ответствовал наисладчайшей улыбочкой на
моральные пощечины и все обращал в шутку...
И все-таки я отделался от него. Случай, казалось, навсегда избавил меня
от этого человека. Погиб он внезапно, смертью насильственной. Невольной
причиной оказался я.
Однажды, доведенный до отчаяния, я ударил его по лицу. В первый момент
Бжехва не сдержался, побледнел как полотно, и тогда, единственный раз, в его
глазах метнулся странный стальной блеск. Одно лишь мгновение - и тотчас
овладев собой, он положил мне на плечо дрожащую руку; голос еще прерывался,
когда он сказал:
- Не следует забываться. Этак вы ничего не добьетесь. И вообще ни я вас
не могу оскорбить, ни вы меня. Видите ли, дорогой мой, ведь не в состоянии
же вы дать пощечину самому себе. Мы с вами едины...
- Подлец, - пробормотал я сквозь зубы.