"Богумил Грабал. Жизнь без смокинга" - читать интересную книгу автора

приходила всегда с огромным знаменем, будто шествуя во главе неисчислимого
невидимого войска, и размахивала этим знаменем как провозвестница погружения
народов и всего человечества во тьму, женщина, которой боялись даже в
немецкой комендатуре, что располагалась напротив суда в здании, на фасаде
которого было начертано "Здоровье входит через окна, а добрая воля - через
двери", и там, в этом четырехэтажном доме, были солдаты и немецкие
чиновники, а эта гигантская женщина, выглядевшая точь-в-точь как переодетый
мужчина, во времена протектората приходила даже сюда - со своим знаменем на
длинном древке, и, когда окна открывались, она восклицала: "Выходите, воины,
выходите, наемники, разгорелась последняя битва, последняя битва уже у
вашего порога!"... Куда сгинула эта великанша со своим знаменем, реявшим при
ходьбе, но укрывавшим ее целиком, как только она останавливалась, куда-то
подевалась эта женщина?
И куда подевался Скороход, профессор математики, которого свела с ума
проблема ускорения времени, так что он с огромной быстротой, наклонившись
вперед, носился не только по улицам городка, где остановилось даже и
ускоренное время, нет, Скороход быстро шагал и по шоссе, и по деревенским
проселкам, и по лесным тропинкам, тощий, с небольшой бородкой... а за ним,
будто не в силах его нагнать и вообще поспеть за ним, шагала с той же
скоростью его сестра, тоже помешанная, с неизменным зонтиком, точно шел
дождь, и в неизменной шляпке с целым садиком искусственных цветов и фруктов,
она неслась с такой скоростью, что шляпка спадала с нее и ей приходилось
тратить время на то, чтобы закрепить шляпку булавкой, а потом она летела
дальше, боясь, что братик потеряется... а за ними, высунув язык, бежал
крохотный песик, он торопился, однако же оба хозяина всегда опережали его на
два метра, и вот эта чудная процессия уже промелькнула, точно сцепленные
друг с другом паровозные колеса, и скрылась в дали улиц, шоссе и лесных
тропинок, и всем горожанам было жалко этого песика, который, когда троица
возвращалась в городок после своего ежедневного пятнадцатикилометрового
путешествия, покачивался и спотыкался, но мерно двигавшиеся перед ним туфли
придавали ему сил, да, эти удалявшиеся туфельки и ботинки вливали в песика
свежие силы и помогали ему дойти, добежать туда, куда направлялась эта
цепочка, состоявшая из двоих людей и одного животного, процессия из трех
живых существ, которые ускоряли жизнь городка, где остановилось даже
равномерно ускоряющееся время... Куда исчезла эта фантастическая процессия?
Как бы я хотел, чтобы все они ожили и задвигались так, как двигались прежде,
и для меня было бы огромной честью оказаться одним из них...
Но вот что навсегда осталось для меня загадкой, так это жизнь и работа
пана Ружички. Моя мать любила рассказывать, что, когда она ходила в школу,
учительница в первом классе спрашивала, чем занимаются отцы учениц. И
девочки откровенно отвечали, а одна откровенно сказала: "Мой папа говновоз".
Вот и пан Ружичка был говновозом, всю жизнь он выносил в ведрах содержимое
выгребных ям, так что любой из тех домов в Нимбурке, откуда он выносил в
двух ведрах испражнения и выливал их в бочку, он оценивал лишь по ведрам с
дерьмом. Да и людей он оценивал по тому, сколько дерьма у них внутри:
полведра или же полное ведро. И из-за этих ведер пан Ружичка пил, и в конце
концов ведра с дерьмом превратили его в пьяницу. Только со временем я понял,
что пан Ружичка был сродни священнику, который исповедует верующих, и мне,
когда я ходил к исповеди и перечислял свои грехи, которые вынужден был
записывать точно так же, как моя мама, всякий раз как идти за покупками, все