"Богумил Грабал. Жизнь без смокинга" - читать интересную книгу автора

вбежать в солодильню и по винтовой лестнице наверх, в служебку... Там же, на
углу пивоварни, всегда дул такой пронзительный ветер, что всякий, кто шел
туда, должен был склониться перед этим сквозняком и едва ли не улечься на
него, и больше всего дядюшка Пепин боялся именно этого сквозняка, который,
черт побери, ни с того ни с сего ослабевал, и дядюшка спотыкался и падал на
колени, а потом вбегал во тьму и поспешно отпирал двери солодовни, но ветер
захлопывал их за ним с такой силой, что дядюшке Пепину казалось, будто
кто-то схватил его за шею, втолкнул в солодовню и с яростью закрыл за ним
двери. А потом, уже во мраке солодовни, там, наверху, бывал такой ветер, что
от его могучих порывов разбитое окно ходило туда-сюда, распахивалось от
сквозняка и вновь затворялось с громким ударом, так что дядюшка Пепин
взлетал по лестнице на второй этаж, где жили солодильщики, но они иногда,
заслышав, как Пепин влетает в солодовню, гасили свет и принимались вопить и
свистеть, а то и выбегали к дядюшке в темный коридор, завернутые в простыни,
дядюшка Пепин несся на третий этаж, где захлопывал за собой и быстро запирал
дверь, и так он стоял там во тьме, придерживая на всякий случай дверную
ручку... Нам, детям, дядюшка Пепин больше всего любил рассказывать о немом
солодильщике в Конице - как он взял у мясника лошадиную голову, как засунул
ее в пивоварне за потолочную балку и как отец того солодильщика,
наработавшись с парнями в солодовне, усталый и измаявшийся, поднимался по
лестнице да и уселся на ступеньку, а тут кап-кап, кап-кап, в темноте на него
что-то закапало, и отец перепугался, побежал в служебку, глянул на себя в
зеркало и увидел, что он весь в крови, и тогда он подумал, что на него капал
водой злобный карлик - пугало всех пивоваров... а потом солодильщики пошли,
прицепив к шесту фонарь, и увидели за балками ощеренную лошадиную голову, из
которой капала кровь. И дядюшка Пепин, рассказывая нам об этом, все еще
боялся, и мы боялись тоже, потому что никто не сумел разубедить его отца в
том, что за лошадиной головой сидел карлик...
Второй марионеткой, обитавшей в городке, была старая Лашманка, та
самая, которая носила и зимой, и осенью, и весной по десять юбок и платков и
в старых башмаках наподобие футбольных бутсов бродила по городку с жестяной
кружкой, это было все ее имущество; подобно Диогену, что носил с собой одну
только деревянную чашу и ночевал в бочке, Лашманка, разжившись супом, куском
хлеба и объедками, споласкивала свою кружку, и выпрашивала чаю с ромом, и
наливала его туда же... Вот так она и ходила, обмотанная своими юбками и
платками, которые хранила в укромном уголке в старом здании суда; лишь с
наступлением летней жары она облачалась в занавески и, обмотанная этими
занавесками, словно шелкопряд, с накрашенным личиком бродила по городу и
раскланивалась в ответ на поклоны, которые ей никто не отвешивал, но она
считала себя дамой из высшего света и раздавала нам, мальчишкам, и всякому,
кто к ней обращался, свои владения, ибо ей принадлежало множество земель,
больше, чем у князя Лихтенштейнского, а еще она говорила, что дворов у нее
только девяносто девять, потому что, будь их сто, ей пришлось бы посылать
императору в Вену своих солдат... Все парни кричали ей: "Эй, баба, оседлай
быка!" А она обзывала их негодяями, защищая так свое дворянское достоинство,
потому что она была графиня... Летними ночами она спала на скамейках, а если
шел дождь, то на открытой веранде перед зданием суда; она ночевала и в
церкви, а когда подмораживало, она спала в старом здании суда под архивом
города Нимбурка, там она спала, закутавшись в свое тряпье и мечтая о том,
как распорядится своими дворцами и замками, лесами и прудами, кому их