"Богумил Грабал. "Шестиклассница"" - читать интересную книгу автора

главной улице, или направляясь в школу, или возвращаясь домой, я всегда
смущался оттого, что нигде в нашем городке мне не удавалось остаться в
одиночестве: люди первыми здоровались со мной, дружески махали рукой, хотя я
вовсе их не знал, разве что встречал на улицах. Потому-то я едва ли не
украдкой пробирался в город и стоял в галерее под колоннами, и лавка со
шкурами и старыми костями у меня за спиной была моим ангельским почетным
караулом, а пан Регер - ангелом-хранителем, куча костей на задах его лавки и
вонь звериных шкур служили мне порукой того, что люди обойдут это место
стороной...
Вообще-то члены театрального кружка играли спектакли о самих себе, хотя
пьесы были, разумеется, вовсе не о них и действие их разворачивалось в
другое время и в другом месте. Той зимой начали репетировать
"Шестиклассницу" . В пивоварню на читки приходили жены тех, кто бывал у нас
на мясных пирах и ел куропаток и ломти хлеба со смальцем, и я сидел в кухне,
не в силах сдвинуться с места от того, что видел и слышал. Матушка играла
главную роль, которая ей вполне подходила, но когда я понял, что ее подруг
собираются играть эти толстые тетки, то решил сначала, что они будут играть
понарошку, так сказать, хохмить ради хохмы; однако уже после второй
репетиции до меня дошло, что тетечки играют взаправду, что им кажется, будто
никто, кроме них, этих самых толстух, не сумеет изобразить шестиклассниц. И
они все очень старались и скакали по комнате, и после читок матушка ходила в
театр в образе Тани, по уши влюбленной в учителя Сыхраву, а папаша, проверяя
дома, как она выучила текст, закрывал один глаз лентой и был до того влюблен
в матушку, что, подавая ей ответные реплики, томно вздыхал, у него даже
дрожал голос, и, ссылаясь на то, что так матушка еще лучше запомнит роль, он
сыграл с ней финал второго действия, когда Таня, выбегая из класса, роняет
носовой платок. И вот отец встал на колени, поднял этот платок, поцеловал
его, протянул руки к двери той комнаты, где скрылась матушка, и прошептал:
"Таня!" А потом репетиции продолжались в театре, и матушка установила в
пивоварне швейную машинку - для портнихи, которая шила гимназические
костюмчики, дабы гимназистка Совова, гимназистка Мрачкова, гимназистка
Валашкова по прозвищу Глупышка и моя матушка могли облачиться в синие, выше
колен, юбки в складку и синие матроски и нацепить на головы каждая по
большому белому банту. И в тот вечер, когда костюмы были готовы, к нам
явились супруга пана аптекаря, и супруга пана судебного советника, и супруга
пана учителя и, сияя, надели их; они переодевались в спальне, веселясь и
хихикая, потому что уже вошли в свои роли. Глупышка кричала: "Девочки, у нас
новый учитель! Говорят, он красавец, и у него только один глаз..." А
Мрачкова отвечала: "Ему и одного хватит, а то посмотрел бы на нас обоими
глазами и сбежал после первого же урока!" А Валашкова им: "Станем звать его
Жижкой! А он и вправду ученый? Жалко, что он не ведет уроки любви, я бы,
пожалуй, ходила на дополнительные занятия". А я сидел на кухне, опершись о
стену, и мне было так стыдно, что на лбу выступал холодный пот, и я краснел
от того, что слышал; когда же распахнулась дверь спальни и в гостиную, прямо
под горящую люстру, выбежали четыре гимназистки в плиссированных юбочках и
матросках, а главное, с торчавшими на головах огромными бантами... и они
держали друг дружку под руки, и прыскали в ладошки, и ковыляли в туфлях на
высоких каблуках... тут-то я и понял, что "Шестиклассница" - это конец всего
их театра. А матушка вбежала самая последняя, тоже в образе гимназистки, она
неестественно смеялась, да и все эти дамы смеялись, причем видно было, что