"Александр Говоров. Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

каждого человека свой собственный философский камень, который только для
него одного волшебный?
Миллер умолк, пораженный мыслью Максюты. Потом заговорил о таинствах
метафизики, о трансцендентных знаниях, об алхимии, давно отвергнутой
подлинной наукой.
Максюта его прервал:
- Значит, правду говорят, что оно может превращать в золото? А я-то,
дурачок, мечтал, бывало, клад, что ли, найти, чтоб выкупиться у барина...
Миллер, ударяя себя кулаком в грудь, принялся доказывать, что все это
сущий бред.
Максюта встал, оправил кафтан, ремни, щелкнул пряжкой.
- Пойду караулы проверю. А ты, брат Федя, что я тебе скажу... Истина
или нет - философский камень, для меня сейчас истина одна. По сказке того
графа, цесарца, государыня назначила ему аудиенцию через семь дней. Значит,
семь дней мне жизни. Семь дней!
- Но где же его тогда искать, где? - горестно восклицал Миллер.
- Вот именно -где? Пойди туда - не знаю куда. Принеси то - не знаю
что.
Услышав пословицу, Миллер кинулся за своей нотицбух, но Максюта
вышел, плотно притворив за собой дверь.

10

Нева, серебряная, словно застывшая, угадывалась за силуэтами
деревьев. В безбрежном светлом небе повис серпик месяца. А воздух был глух
и насыщен тишиной, которой мешал только далекий брех собак.
Одного часового Максюта обнаружил болтающим с профессорской
горничной. Другой, прислонясь к парапету, похрапывал и очнулся, только
когда Максюта хотел взять у него мушкет.
Наказывать не хотелось, и он ограничился устными внушениями. Поднялся
на левое крыло Кикиных палат, где располагалась Кунсткамера. Гулкие
коридоры в рассеянном полуночном свете были неприветливы. Под сводами
отдавалось эхо шагов, в углах таились настороженные тени.
В комнаты, где мерцали позолотой ряды книг, Максюта не пошел. Не умея
грамоте, он относился к ним с почтением, любил рассматривать гравюры и
красно-черные титульные листы, однако сегодня было не до них.
В большой каморе располагались скелеты, вывезенные царем из Голландии
и собранные в витринах в живописные группы. Этим занималась немка Доротея,
числившаяся в Кунсткамере в должности малярши. Она же водила посетителей.
Максюта столько раз слышал пояснения Доротеи, что запомнил их наизусть.
"Вот два скелета семимесячных близнецов в трогательных позах у гроба
третьего. Один из них, - взгляните, уважаемые посетители, - подносит к лицу
искусно препарированные внутренности, как бы вытирая ими слезы, другой же
держит в руке кусок артериального сосуда..."
Посетители ужасались, некоторых тошнило и они выбегали наружу, но
потом неукоснительно возвращались.
"Пусть смотрят все и знают!" - сказал царь Петр, учреждая сей музеум.
С течением времени Максюта привык к этим витринам и даже кивал как
знакомому вот этому грустному скелету с искусственным цветком в костяшках
пальцев, о котором Доротея сообщала, что это "фройленшкелетте", то есть