"Александр Говоров. Алкамен - театральный мальчик (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

корабль. Однако, как рассказывает Ксантипп, он стал молиться Дионису -
покровителю путешествий. И - о чудо! - буря улеглась, спокойные волны
принесли корабль к зеленому острову, где можно было и судно починить, и
людям передохнуть. Благодарный Ксантипп выделил храму Диониса богатую часть
из спасенного груза - слоновую кость, аравийские благовония, черных рабынь.
А в придачу - раба-скифа, только что выловленного в степях у далекой
северной реки.
Когда новичка ввели во двор храма, все сбежались посмотреть на это
диво. Огромный, полуголый, несчастный, он жадно ел все, что подкладывал ему
повар.
- Глядите, он уже свиную ногу доедает! - хохотали рабы. - Вот
утроба! Хорошо, что тот же Ксантипп отвалил богам целую гору жертвенного
мяса. Иначе пришлось бы этому скифу довольствоваться луком да репой.
Ничего, браток, еще поголодаешь на нашей пище!
- Какие мощные ноги, прямо столбы! - изумлялись рабы. - А шерсть
рыжая растет и на груди и на ногах.
Вышел Килик, подивился, как скиф жует могучими челюстями. Настоящий
медведь!
Так и осталось за новичком прозвище "Медведь". Рабы ведь не носят
имен, их зовут для удобства по названиям их инструментов. Кто работает в
поле, зовут "Эй, Лопата!", кто трудится в мастерской, окликают "Эй, Шило!".
Только я ношу эллинское имя, потому что я прирожденный грек, да вот теперь
этому варвару дали зверское имя - Медведь.
Килик велел его напоить. Повар подал скифу кувшинчик. Медведь воду
выдул одним глотком.
Все смеялись и показывали на него пальцами; он же не понимал ни
слова, добродушно ухмылялся, ковырял в зубах веточкой и загибал за плечо
руку, чтобы почесать спину, тоже обросшую рыжей шерстью.
Я смотрел разинув рот - ну и сила! Он взглянул на меня, вдруг взял за
руку и притянул к себе. Двумя слоновьими пальцами он защемил мой нос и
притянул к себе. Быть может, в Скифии это и ласка - Медведь ухмылялся во
все зубы и гладил мою спину шершавой ладонью, но все, кто тут был - и
жрецы, и рабы, - грохнули хохотом:
- О-ох, Алкамен, хо-хо-хо!
- Вот это сморкач - ха-ха-ха! И долго еще издевались надо мной
языкастые афиняне. Увидят, бывало, издали и кричат:
- Эй, мальчик, как твой нос, цел? Медведь его тебе не вывинтил?
Какой позор! Я возненавидел скифа, его медвежью фигуру, добрую
улыбку, приятный запах пота.
Килик определил его в театр, и во время представлений Медведь ворочал
рычаги, приводя в движение площадку сцены, или поднимал на особой машине
актеров, изображавших богов.
Однажды мы отпросились к берегу искупаться. Медведь очень напугался
при виде моря. Наверное, блистающие волны, которые стелются одна на другую,
напомнили скифу черные дни, когда его изловили и по такому же ласковому
морю увезли на чужбину. Он сел на песок в десяти шагах от прибоя, а в море
не пошел. Его стали дразнить и кидаться камушками. Особенно, конечно,
издевался я. На меня какое-то бешенство напало. Я прыгал, выпячивал
челюсть, передразнивая, как Медведь жует, изображал разлапистую его
походку.