"Сверхприключения сверхкосмонавта" - читать интересную книгу автора (Медведев Валерий Владимирович)

ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЬМОЕ. "А я открыл, что рядом есть девчонки…"

В это время в прихожей появилась моя мама. В дверях ванной я столкнулся с ней. Она посмотрела на мой синяк под глазом, взялась двумя руками за мои уши и сказала:

— Юрий, что это у тебя под глазом?

(Видит, что синяк! Знает, что синяк! И всё-таки спрашивает!) Вместо ответа я принёс в столовую портфель, вытряс из него на стол учебники, принёс из папиной комнаты дневник, раскрыл и молча показал его маме. А сам пошёл в ванную.

— Кто тебе поставил этот синяк? — спросила ещё раз мама.

Мама у меня молодец! Ещё не было в жизни случая, чтобы она осудила хоть один мой поступок. Потому что она не знает, не чувствует, какие серьёзные и нечеловечески трудные и, можно сказать, героические мотивы скрыты за моими поступками.

— Этот синяк мне поставил театральный кружок! — сказал я.

— Так! — сказала она за дверью. — Теперь они стали на тебя нападать целыми кружками. А завтра они начнут нападать целыми школами. — Мама вошла в ванную. — Это тебе ещё нужно, — кивая головой в сторону вёдер, спросила меня мама, — или можно вылить?

— Можно! — сказал я, доставая из кармана пижамы пятак и прикладывая его перед зеркалом к синяку. Через моё плечо в зеркало заглянула и моя мама и снова впилась глазами в синяк. Так как мой папа ещё не вернулся с работы, а я по расписанию уже должен был готовиться к отбою, я направился в свою комнату.

— Юрий, погоди! — сказала мама, взяла меня за руку и подвела к телефону. — Я сейчас же соединюсь с твоей учительницей… Подожди минутку!

— Мама, — ответил я строго, — ты же знаешь, мой сон священный.

— Знаю, знаю, — сказала мама, — но сейчас придёт папа. Нам нужны будут подробности.

Мой наручный будильник прозвонил отбой.

— Это чудовищно! — сказала мама. — На тебя напал целый кружок! Я заставлю твоего отца пойти вместе со мной в школу!

Наручный будильник всё ещё продолжал звенеть. Я повернул часы циферблатом к маме и сказал:

— Завтра!

В прихожей раздался звонок.

— Вот и папа пришёл… — Мама перестала набирать номер телефона и постучала пальцем по дневнику: — Может, ты всё-таки…

— Завтра! — сказал я и, сделав рукой что-то среднее между "спокойной ночи" и "до свидания", направился в свою комнату, юркнул под одеяло и стел расслабляться по системе йогов.

В прихожей раздались папин и мамин голоса.

— "…Родина слышит, Родина знает, где в небесах её сын пролетает…" — пропел отец. Отец был в хорошем настроении. В хорошем настроении отец всегда поёт эту песню. Отец прошёл в свою комнату, и некоторое время там было тихо.

Я услышал, как к двери подошла на цыпочках моя мама и ласково прошептала:

— Юра… Может быть, ты поужинаешь с нами вместе. Ещё рано… Папе будет приятно…

Я промолчал, продолжая расслабляться. В комнате отца по-прежнему было тихо. Видимо, отец ещё не просмотрел мой дневник, поэтому и молчит. Между прочим, он напрасно медлит. Сейчас я сделаю перед сном лёгкое расслабление, потом на моих наручных часах «Сигнал» на двенадцати камнях прозвучит звонок — и окончательный отбой! И уже никакая сила не заставит меня нарушить железное расписание моего бортжурнала. В середине моего расслабления из соседней комнаты начали поступать неясные сигналы, говорящие о том, что мой отец, видимо, расшифровал запись в моём дневнике и, судя по всему, делится об этом с мамой, а мама, как всегда, защищает меня, судя по её голосу. Как раз в это время мои часы просигналили окончательный отбой! Я стал быстро засыпать. Но здесь я услышал, как распахнулась дверь в мою комнату и раздался сердитый голос моего отца:

— Ну-ка, вставай с постели и марш в столовую!

Мама стояла рядом и шипела на папу:

— Не буди его! Не буди! Не буди!

А папа повторил свою фразу, наверно, раз пятнадцать. Но вы же, товарищи потомки, немного знаете мой характер: если уж в моей программе самообучения никакой разговор с отцом не намечен, то разговора и не будет.

— Не буди его, — сказал ещё раз мама.

— Как это "не буди"?! Как это "не буди", когда такая запись в дневнике?!

— Это какое-то недоразумение, — сказала мама, — Пусть он сейчас спит, а завтра всё выяснится.

— Не завтра, — сказал я из-под одеяла, — а лет через двадцать пять.

— По-моему, единственный человек на всём земном шаре после такой записи в дневнике может спать. И этот единственный человек — мой сын…

"Насчёт «единственного» — это ты, папа, сказал удивительно, можно сказать, пророчески верно, — подумал я. — Только единственный на всём земном шаре… Единственным-то… им ветер не сопутствует, — продолжал думать я дальше, но это уже, вероятно, я думал во сне, не мог же я наяву думать стихами:

Ещё я услышал, как отец сказал маме:

— Почему мы никогда не сходим вместе в театр или, наконец, в кино? Почему в доме тихо? Почему никто не смеётся? Почему не звучит музыка?! Почему никто не поёт?! Почему к моему сыну никто не ходит в гости?

Впрочем, может быть, эти слова, мне просто приснились…

Судя по очень плохо сохранившимся страницам воспоминаний Юрия Иванова, на следующий день он проснулся в пять часов утра и чем он занимался до школы, было записано, как всегда, в не дошедшем до нас бортжурнале. Затем по отдельным фразам можно понять, что он был в школе. На уроке алгебры он, вероятно, пытался учить чему-то учителя алгебры — об этом запись сделана в школьном дневнике учительской рукой. Ещё в дневнике было записано: "Читал учителю естествознания свою версию о происхождении человека (кстати, очень любопытную), но на вопрос: "Сколько в среднем живёт человек?" — ответил: "Не знаю!" Такой ответ считаю издевательством", — и подпись учительницы.

Затем Юрий Иванов, судя по его записям, после окончания уроков снова обнаружил у себя в кармане неизвестно каким образом туда попавший листок бумаги с новым стихотворением. Текст стихотворения сохранился плохо, но разобрать его удалось. Вот оно:

На двух следующих страницах, содержавших, скорее всего, комментарий стихов, слова расплылись до неузнаваемости, зато на третьей странице удалось разобрать.

"…Заезжал к Пелагее Васильевне за цветами. Она оказалась больной, поэтому не торгует цветами. Сходил в аптеку за лекарством для неё, затем она написала мне доверенность на торговлю цветами…"

Затем строк тридцать неразборчиво и затем разборчиво:

"…Я шёл по земле: по большому постоянному магниту, с огромным букетом гладиолусов для продажи. Перейдя подземный переход у станции метро «Дзержинская», я выбрал возле магазина "Детский мир" оживленный угол (как раз напротив памятника первопечатнику Фёдорову) и начал торговлю. Место для меня было самым счастливым. С этого угла очень хорошо просматривались проспект и переулок, так что появление милиционера или дружинника не могло застать меня врасплох, А если они всё-таки появлялись, то я легко скрывался, смешиваясь с толпой прохожих.

Должен сказать, что у меня уже накопился некоторый опыт продажи цветов.

Правда, сегодня мне что-то не везло. Всё время приходилось закрывать торговлю — то и дело появлялся милиционер, и мне время от времени нужно было скрываться от него в переулке… Конечно, я бы ни за что не попался со своими гладиолусами, если бы не…"

На словах "если бы не…" страница закончилась, а на двух следующих страницах нельзя было разобрать ни одной буквы — всё расплылось, лишь в конце второй страницы удалось прочитать несколько фраз:

"…Зря бежал от милиционера! Это же такое счастье, что меня пригласили в милицию, и как это я сам не догадался зайти туда раньше и поставить в известность…"

Затем снова ничего не разобрать. Дальше, через две страницы, на третьей, Юрий вспоминает, как он находился в милиции, в детской комнате, и женщина-милиционер беседовала с ним.

"— Тебе бы с твоей скоростью бега спортом заниматься, — сказала она мне, — а ты цветами торгуешь.

— Между прочим, — отчеканил я, — прошу зафиксировать в протоколе, что до бега и после бега пульс у меня был пятьдесят два, ритмичный и глубокого наполнения, и никаких вазомоторов и никакой вегетатики!..

— Да, да, — согласилась дежурная по детской комнате, — ты спекулируешь цветами, и с таким, я бы сказала, нечеловеческим спокойствием.

— Я не спекулирую, — ответил я. — Я помогаю Пелагее Васильевне торговать. У неё есть разрешение, а она меня попросила помочь ей, потому что она болеет, и даже доверенность написала.

— А где у тебя доверенность? — спросила женщина-милиционер.

— Потерял. — Я действительно где-то посеял эту бумажку.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала женщина-милиционер, говори имя, фамилию, где живёшь, почему торгуешь цветами, где взял гладиолусы.

Я, конечно, на все эти вопросы не ответил. Начнёшь с объяснений, а кончать придётся тем, что попросит раскрыть мои секреты чедоземпрских, псиповских и сверкских тренировок. Но, когда женщина-милиционер настойчиво попросила всё-таки открыть моё имя и мою фамилию, я сказал как можно дипломатичнее:

— Ну подождите немного — скоро узнаете.

— Это как же скоро?

— Ну лет через тридцать или даже через двадцать.

— Так я уже на пенсию уйду, — сказала женщина, хитро улыбнувшись.

Это она меня хотела разжалобить: молодая, а говорит о пенсии. Но меня не разжалобишь, не на такого напала.

— Вы знаете что, — посоветовал я, — сейчас, вместо того чтобы выяснить, кто я, вы меня лучше запомните и когда придёте домой, то напишите обо мне…

— Что же написать о тебе?

— Ну это… воспоминание…

— Воспоминание? — Женщина даже рассмеялась. — Воспоминание о том, как ты гладиолусами торгуешь? Между прочим, ты вот цветами торгуешь, — продолжала она, — а не знаешь, что революционные работницы ещё при царе лозунг такой носили на демонстрациях: "Хлеба и роз!" Ты слышал об этом?..

— В оранжерее при университете на сельскохозяйственном факультете недавно начат необычный эксперимент, — сказал я. Электронно-вычислительной машине доверено управлять автоматической установкой, заменяющей во многом человека в выращивании ирисов, тюльпанов и гладиолусов. Установка, управляемая компьютером, передвигается по оранжерее в восемьсот квадратных метров по уложенным вдоль стен рельсам и выполняет самые разнообразные операции. Вы, конечно, об этом ничего не слышали?

— Как не слышала, — сказала женщина, — очень даже слышала.

— От кого? — удивился я.

— А от тебя, от тебя слышала!

Я даже на одну, может, миллионную долю секунды растерялся, так меня ловко поддели с ответом, но женщина в милицейской форме продолжала:

— Про электронно-вычислительную машину и про её применение ты кое-что знаешь, но вот о себе ты почти ничего не знаешь.

— Как это не знаю? — обиделся я.

— Ну вот не знаешь твоё имя, твою фамилию, где живёшь, — принялась она опять за своё.

— Вы лучше скажите мне, кто может быть автором вот этих стихов, — сказал я, доставая из внутреннего кармана листок со стихами. — Наука же утверждает, что в почерке отражаются индивидуальные особенности личности и что каждый имеет свой почерк, я правильно говорю? А то я, значит, себя зачедоземприваю, а меня хотят во что бы то ни стало расчедоземприть! — проговорился я.

— Чего, чего? — насторожилась дежурная.

— Да это я… я просто так говорю, — прикусил я свой язык.

— Говоришь ты правильно, — подтвердила женщина, — а поступаешь…

Но я ей не дал договорить.

Вот, товарищи потомки, теперь вы поймёте, почему я сначала расстроился, а потом сразу обрадовался, что меня пригласили в милицию. Мне бы давно самому сюда прийти с этими стихотворениями.

Женщина прочла все три стихотворения и сказала:

— А зачем же это по почерку устанавливать автора? Хорошие стихи…

— А затем, что они без подписи, — объяснил я.

— А зачем, чтобы они были с подписью?

— А затем… — сказал я. — Ну, что бы вы сказали, если бы при расследовании какого-нибудь преступления вашим милиционерам не надо было иметь никакого суплеса…

— Ты и суплес знаешь?

— Суплес, — отчеканил я, — это гибкость тела. Вырабатывается специальными тренировочными упражнениями, способствующими увеличению подвижности позвоночника и эластичности межпозвоночных хрящевых дисков, всего суставно-связочного аппарата и мышечной системы.

— Значит, не надо никакого суплеса? — переспросила меня дежурная. — А что же надо?

— А надо, чтобы был псип, которым обладает… то есть будет обладать скоро один человек, — поправил я сам себя. — Псип — полное собрание изобретений природы, — пояснил я, не дожидаясь вопроса, и тут же стал объяснять главное: — Значит, при расследовании какого-нибудь преступления милиционер выскакивает из отделения, он человек-ищейка, у него отличное верхнее чутьё, как у ищейки. Что такое верхнее чутьё? — спросил я дежурную.

— Верхнее чутьё — это способность собаки улавливать запахи по воздуху, а не по следу, — отчеканила дежурная.

— Правильно, — похвалил я её. — Затем милиционер вглядывается, словно кошка, в темноту!.. Что вы знаете про кошек? — спросил я дежурную.

— Что они в восемь раз лучше видят в темноте, чем человек, но зато кошки видят всё в чёрно-белом изображении! — ответила дежурная без запинки.

— Очень хорошо! — похвалил я дежурную и продолжил: — Затем милиционер со скоростью гепарда бросается вдогонку за преступником. Преступник — в лес, милиционер взмывает соколом в небо и коршуном пикирует на врага! Что вы знаете про гепарда, сокола и коршуна?

— Постой, кто кого допрашивает? — опомнилась вдруг дежурная по детской комнате…"

…Дальше пропущена целая страница, а через страницу записана следующая фраза дежурной:

"… — Товарищ капитан, меня допрашивает задержанный! Дайте мне кого-нибудь на помощь, я одна с ним не могу справиться!.."

Затем нельзя было разобрать ещё две страницы, на которых сохранились только отдельные слова. По-видимому, на помощь дежурной капитан все-таки пришёл, и дальнейшая беседа велась втроем. Беседа, впрочем, тоже исчезла. От неё остались три обрывка:

"… — И вот, чтобы вся наша милиция обладала тем, о чём я вам рассказывал, надо знать, что всё это зависит от человека, то есть меня! Вот почему я не могу, скажу больше, не имею права называть своё имя и свою фамилию… Всё-таки кругом есть ещё и иностранные разведчики.

— Ну знаете, — сказал капитан, — видел и слышал я на своём веку много…"

Затем сохранились фразы Юрия Иванова:

"— Вы у меня взяли в долг один час и пять минут из моего бортжурнала, где я теперь возьму это время?.."

"— На вашем месте я не мешал бы мне, а охранял! — посоветовал я работникам милиции…"

"— Ты вот что, ты не говори, что тебе делать с нами, а говори, что нам делать с тобой, говори свою фамилию и где живёшь, — сказал капитан, когда я уже собирался уходить.

Я, конечно, в сотый раз ответил на эти слова презрительным молчанием, тогда он со словами: "Сами узнаем!" — взял воротник моей ковбойки, отвернул его и заглянул мне за шиворот, как будто у меня на спине было написано, где я живу и моя фамилия. Между прочим, этого капитана, если он меня хорошо попросит, я занесу в список чедоземпров! Вы даже не представляете, товарищи потомки, как он меня подловил с этим воротником. На спине у меня, конечно, написано ничего не было, но и воротнику ведь была пришита метка, с которой мы сдаем в стирку бельё. А по метке и узнал капитан мои координаты проще простого. Позвонил в прачечную и узнал…"

На этом воспоминания о встрече с дежурной по детской комнате в отделении милиции обрываются. Как и чем же всё закончилось — пока неизвестно. Снова пропущено десять страниц. Дальше воспоминания о вечере, когда Юрий Иванов после занятий по своей программе «псип» переходит ко сну.