"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 4." - читать интересную книгу автора

состязаниях самолюбий. В конце концов художественная литература являлась
пред ним как собеседник неглупый, иногда - очень интересный, - собеседник,
с которым можно было спорить молча, молча смеяться над ним и не верить ему.
За окном по влажным стенам домов скользили желтоватые пятна солнца. Самгин
швырнул на стол странную книжку, торопливо оделся, вышел на улицу и, шагая
по панелям, как-то особенно жестким, вскоре отметил сходство Берлина с
Петербургом, усмотрев его в обилии военных, затем нашел, что в Берлине
офицера еще более напыщенны, чем в Петербурге, и вспомнил, что это уже
многократно отмечалось. Шел он торговыми улицами, как бы по дну глубокой
канавы, два ряда тяжелых зданий двигались встречу ему, открытые двери
магазинов дышали запахами кожи, масла, табака, мяса, пряностей, всего было
много, и все было раздражающе однообразно. Вспомнились слова Лютова:
"Германия - прежде всего Пруссия. Апофеоз культуры неумеренных
потребителей пива. В Париже, сопоставляя Нотр Дам и Тур Эйфель, понимаешь
иронию истории, тоску Мопассана, отвращение Бодлера, изящные сарказмы
Анатоля Франса. В Берлине ничего не надо понимать, все совершенно ясно
сказано зданием рейхстага и Аллеей Победы. Столица Пруссии - город на
песке, нечто вроде опухоли на боку Германии, камень в ее печени..."
Серые облака снова начали крошиться мелким дождем. Самгин взял извозчика и
возвратился в отель. Вечером он скучал в театре, глядя, как играют пьесу
Ведекинда, а на другой день с утра до вечера ходил и ездил по городу,
осматривая его, затем посвятил день поездке в Потсдам. К знакомым,
отрицательным оценкам Берлина он не мог ничего добавить от себя. Да,
тяжелый город, скучный, и есть в нем - в зданиях и в людях - что-то
угнетающе напряженное. Коренастые, крупные каменщики, плотники работают
молча, угрюмо, машинально. У них такие же груди "колесом" и деревянные
лица, как у военных. Очень много толстых. Самгин решил посмотреть музеи и
уехать.
Вот он в музее живописи.
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить в прохладе
пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на
посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, -
обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как
книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
Останавливаясь на секунды пред изображениями тела женщин, он думал о
Марине:
"Она - красивее".
О Марине думалось почему-то неприязненно, может быть, было досадно, что в
этом случае искусство не возвышается над действительностью. В пейзаже оно
почти всегда выше натуры. Самгин предпочитал жанру спокойные, мягкие
картинки доброжелательно и романтически подкрашенной природы. Не они ли
это создают настроение незнакомой ему приятной печали? Присев на диван в
большом зале, он закрыл утомленные глаза, соображая: чему можно уподобить
сотни этих красочных напоминаний о прошлом? Память подсказала элегические
стихи Тютчева:

...элизиум теней,
Безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни замыслам годины буйной сей,
Ни радости, ни горю не причастных...