"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 2." - читать интересную книгу автора

думал, что эти беседы, всегда горячие, иногда озлобленные, - словесная
игра, которой развлекаются скучающие, или ремесло профессионалов, которые
зарабатывают хлеб свой тем, что "будят политическое и национальное
самосознание общества". Игрою и ремеслом находил Клим и суждения о будущем
Великого сибирского пути, о выходе России на берега океана, о политике
Европы в Китае, об успехах социализма в Германии и вообще о жизни мира.
Странно было видеть, что судьбы мира решают два десятка русских
интеллигентов, живущих в захолустном городке среди семидесяти тысяч
обывателей, для которых мир был ограничен пределами их мелких интересов.
Эти люди возбуждали особенно острое чувство неприязни к ним, когда они
начинали говорить о жизни своего города. Тут все они становились похожими
на Дронова. Каждый из них тоже как будто обладал невидимым мешочком серой
пыли, и все, подобно мальчишкам, играющим на немощеных улицах окраин
города, горстями бросали друг в друга эту пыль. Мешок Дронова был
объемистее, но пыль была почти у всех одинаково едкой и раздражавшей
Самгина. По утрам, читая газету, он видел, что пыль легла на бумагу
черненькими пятнышками шрифта и от нее исходит запах жира.
Это раздражение не умиротворяли и солидные речи редактора. Вслушиваясь в
споры, редактор распускал и поднимал губу, тихонько двигаясь на стуле,
усаживался все плотнее, как бы опасаясь, что стул выскочит из-под него.
Затем он говорил отчетливо, предостерегающим тоном:
- У нас развивается опасная болезнь, которую я назвал бы гипертрофией
критического отношения к действительности. Трансплантация политических
идей Запада на русскую почву - необходима, это бесспорно. Но мы не должны
упускать из виду огромное значение некоторых особенностей национального
духа и быта.
Говорить он мог долго, говорил не повышая и не понижая голоса, и почти
всегда заканчивал речь осторожным пророчеством о возможности "взрыва
снизу".
- Революции у нас делают не Рылеевы и Пестели, не Петрашевские и Желябовы,
а Болотниковы, Разины и Пугачевы - вот что необходимо помнить.
Самгину казалось, что редактор говорит умно, но все-таки его словесность
похожа на упрямый дождь осени и вызывает желание прикрыться зонтиком.
Редактора слушали не очень почтительно, и он находил только одного
единомышленника - Томилина, который, с мужеством пожарного, заливал
пламень споров струею холодных слов.
- Окруженная стихией зоологических инстинктов народа, интеллигенция должна
вырабатывать не политические теории, которые никогда и ничего не изменяли
и не могут изменить, а психическую силу, которая могла бы регулировать
сопротивление вполне естественного анархизма народных масс дисциплине
государства.
С Томилиным спорили неохотно, осторожно, только элегантный адвокат Правдин
пытался засыпать его пухом слов.
- Если я не ошибаюсь, вы рассматриваете народ солидарно с Ницше и Ренаном,
который в своей философской драме "Калибан"...
Но Томилин не слушал возражений, - усмехаясь, приподняв рыжие брови, он
смотрел на адвоката фарфоровыми глазами и тискал в лицо его вопросы:
- Вы согласны, что жизнь необходимо образумить? Согласны, что
интеллигенция и есть орган разума?
Клим видел, что Томилина и здесь не любят и даже все, кроме редактора, как