"Петр Горелик. Навстречу смерти (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

брода и, оставив одну ремонтную бригаду на Беседи, продолжили путь. Солнце
уже приближалось к закату, когда впереди показался Новозыбков. Вправо и
влево от дороги поле было заставлено штабелями укрытых маскировочными сетями
ящиков с боеприпасами. Ближе к станции, в тени пристанционных деревьев,
стояли выгруженные ночью орудия и тягачи. Станция выглядела пустынной, ничто
не напоминало работы, проделанной короткой майской ночью.
Наш эшелон задерживался. Комендант указал мне уцелевшую хату. Здесь
офицеры ожидали грузы для своих армий. Крытая соломой хата стояла в самой
гуще замаскированных боеприпасов и имущества. Два осокоря, как часовые,
охраняли ее. На эти ориентиры, оставив будку с ремонтниками вблизи станции,
я и пошел.
Смеркалось. Я вошел в настежь открытую дверь. В сенях солдаты кружком
сидели на разостланном поверх сена брезенте. Старшина раздавал хлеб и
консервы. В приоткрытую дверь в горницу видны были офицеры, ужинавшие за
небольшим столом. На дальней стене маятник чудом уцелевших ходиков
отсчитывал время. Я смотрел, не решаясь внезапным появлением прервать
оживленный разговор офицеров. Их было трое. Чувствовалось, что они не первый
день знакомы. На газете хлеб, нарезанные ломти сала, банка тушенки. Фляга
переходила от одного к другому.
Вдруг что-то щелкнуло в памяти и заставило оглянуться на старшину. Да,
это был тот самый старшина из армейского саперного батальона, из "хозяйства
Сакса", мой давний знакомый по переправе близ Рогачева. Он тогда, в начале
весны, строил мост на Друти и пропускал наши танки. Натерпелись мы с ним под
огнем немцев, пока переправляли два танковых полка, а потом несколько ночей
вытаскивали застрявшие в болотистой пойме машины. Он, как ребенок, смеялся
над вспомнившейся мне строчкой из Чуковского "Ох, и трудная это работа - из
болота тащить бегемота" и танки стал называть "бегемотами". Да, это был он,
бесстрашный и опытный старшина инженерных войск. Те же нависшие густые
брови, усы, тот же добрый взгляд. Та же выправка, подтянутость и удивлявшая
еще на переправе аккуратность в одежде. Подумал: сейчас окликну его, и он
ответит своим не по комплекции густым басом.
- Здравствуйте, Семен Игнатьич! Узнаете?
- Как же, товарищ майор, помню и вас, и ту, трижды будь она не ладна,
переправу. Погодка была такая, что только с бабой под кустом лежать. А мы
под огнем в обнимку со страхом. Разве такой ад забудешь? А все же
выкарабкались. И дело вроде сделали.
- Все помню, Семен Игнатьич. Особенно молоденький лейтенантик из головы
не выходит. Как вспомню его, так вся картина перед глазами. Ладный такой, в
новом обмундировании он стоял на льду. И вдруг то ли в него, то ли рядом
ударил неразорвавшийся снаряд, лед под ним проломился, и перевернувшаяся
льдина накрыла его. Ребята бросились к нему, но его, беднягу, унесло подо
льдом быстрым течением. Жалко мальчишку. Он как будто чувствовал недоброе,
все мне рассказывал о своей сестре, оставшейся в Москве, собирался дать ее
адрес на всякий случай. Он ведь только несколько дней на фронте, не
обстрелян и сразу попал в такой ад на переправу, боялся, что может
погибнуть.
- Жалко, что говорить. Да один ли он?
Старшина на мгновение задумался, разгладил несуществующие складки
гимнастерки под ремнем, и веселые искорки заиграли в его глазах.
- А жеребенка помните, которого на переправе убило? Какую царскую