"Овидий Горчаков. Пепел Красницы" - читать интересную книгу автора

От жары лопались стекла окон. Огненный смерч скручивал, уродовал тела
заживо сожженных. Тяжелый смрад плыл по деревне. Словно черный снег, летела
хлопьями гарь, и солнце светило, как во время затмения.
Эсэсовцы смотрели на белорусов как на "нелюдей", на "ненемцев", как на
завоеванных рабов. А кто осудит хозяина, убившего взбунтовавшегося раба?!
Озверев, они хотели видеть зверей и в своих жертвах. Все они отлично
понимали, что самолет над Красницей сбили не эти женщины, старики и дети. Но
что из того!
...Взяв раненую девушку за руки и ноги, они раскачали ее и бросили в
огонь.
Во славу фюрера! Огнем и мечом уничтожать врага! Железом и кровью!
Кто узнает, что они совершили в этой дыре! СС выше религии. Не для
"черного корпуса" священные заповеди вроде "не убий"...
"Фюрербефель" - приказ фюрера, известно, превыше всего. "Моя честь -
моя верность".
Был такой гитлеровский приказ: "Необходимая твердость не всегда
применяется. Вероломных и жестоких партизан и дегенеративных женщин все еще
продолжают брать в плен... Всякая снисходительность и мягкость есть
проявление слабости и чревата опасностью..."
И вот - Красница капут! Аллее капут!
Все будут забыты. Все будет забыто.
Во имя высших идеалов германского духа надо преодолеть душевную дрожь,
нервную слабость, надо найти в себе силы и мужество, чтобы справиться с
нелегким, но нужным для рейха делом "умиротворения".
В приказе стояло именно это слово: "умиротворение". Чтобы было тихо и
мирно, как на кладбище. Таков приказ.
И все-таки, наверное, немало было таких, что в этом крещении кровью
по-эсэсовски выдавали глухой страх тем, что тратили больше патронов, чем
требовалось, чем необходимо было для убийства. Такие явления иногда
отмечались и порицались в приказах командования. Они стреляли не только в
свои жертвы, в лицо старика и ребенка, в живот беременной женщине, но и в
свою искалеченную совесть, в исковерканную душу, в боязнь расплаты, чтобы
заглушить в себе все человеческое грохотом стрельбы, чтобы утопить ужас
перед возмездием в реках крови.
И ничего не оставалось человеческого в их ретивых помощниках - местных
полицаях, предателях и палачах своей Родины, своего собственного народа,
презрительно прозванных народом "бобиками". Эти тоже убивали, тоже грабили.
Норовили подчистить все до последнего гуся, до последней курицы. И если
немцев-эсэсовцев нельзя было оправдать, но можно было попытаться понять, что
сделало из них зверей, то полицаев, этих иуд, и понять было невозможно. И не
было и не могло быть ни тем, ни другим никакого прощения. Во веки веков...

Когда мы приехали в Краспицу, пепелище еще дымилось. Я подошел к
знакомой калитке. Калитка была сорвана, а за калиткой - ничего. Одна печка
торчит с черным дымоходом да груда обугленных балок дымится. И почерневшие
кусты и деревья в палисаднике со съежившейся листвой.
Я огляделся. Все исчезло! Приветливые жители Красницы, ставшие
знакомыми, родными. Поседевшие, замшелые дедовские хаты, с окнами,
встречавшими столько погожих и ненастных рассветов. С запечными сверчками и
ласточкиными гнездами. С вечерними спевками девушек. Осиротевшие стежки, по