"Овидий Горчаков. Пепел Красницы" - читать интересную книгу автора Руки у деда в ожогах, в громадных волдырях и струпьях - копался, видно,
в углях. Белая борода в саже. Измазанная копотью рубаха распахнута на впалой груди, на шее болтается медный крест на суровом шнурке. Взгляд его безумен, рот скошен в кривой улыбке. - Вся вот сгорела, - бормочет он, поднимая на меня слезящиеся голубые глаза. - Девичье золотое колечко почти совсем расплавилось, а бусы я собрал... Нитка сгорела, так я бусы собрал. А я, старый, цел!.. Ее нет, а я цел!.. Выходит, нету бога! Или умер он... А пчелы все бунтуются, бунтуются пчелы, да... Я что-то говорю деду, какие-то не те слова, но дед не слышит меня. А Щелкунов - на его руки тоже страшно смотреть - убитым голосом произносит: - Он на лесной пасеке был, потому и уцелел. Тронулся дед... - А у Володьки глаза тоже сумасшедшие. - Рылись в углях. От боли, понимаешь, сердце у меня в обожженных руках билось. И мерещилось мне, будто это ее сердце в углях... Едва слышно хрипит старик: - Я видел ихний флаг фашистский - красный, черный и белый. Красный огонь, черные угли, белые кости.. Я не могу смотреть на Лявона Силивоныча и на Володю. И на то, что на носилках. Я ухожу, а вдали, замирая, разносится над пепелищем обжигающий душу крик: - ... прокляты, прокляты, прокляты!.. Под светлым пеплом пульсирует, вспыхивает язычками жар. Обуглившиеся венцы, кусок старинной иконы Христа-спасителя с черной от копоти фольгой. Десятки партизан рыли огромную могилу. Это была братская могила, и Грудиновки и Смолицы, Хачинки и Заболотья, и окруженцы и беглые военнопленные из многих и многих городов и деревень Советского Союза. Когда начали собирать трупы, носилками служили садовые калитки, звенья заборов, уцелевшие от огня. Во время пожара во все стороны разбегались опаленные куры, расползались обгорелые мыши. Я увидел одну такую мышь, раздавленную на тропинке кованым эсэсовским сапогом, подбитым гвоздями с широкими шляпками. Вот так хотели рыцари черного корпуса Гиммлера раздавить всякое сопротивление на завоеванной земле... В громадной братской могиле - не братской, пожалуй, а семейной, общедеревенской - хоронили мы обугленные останки. Дотемна пробыл я на пожарище, ворочал еще тлеющие головки балок, вместе с партизаном из Красницы, ставшим в один день круглым сиротой, выносил в плащ-палатке чьи-то обугленные останки. Сгорая, люди свертывались калачиком, становились похожими на внутриутробный плод. В судебной медицине позу заживо сгоревшего называют "позой боксера". Пот смывал копоть с наших лиц, жалил обожженные руки, капал на покоробленные жаром, перемазанные седой золой сапоги. Темнеет. Багровый отблеск закатного пожара ложится на пепелище. Свежеет ветерок. И тут и там красно и зло мерцают угли, поземкой вьется пепел. Над мрачным пожарищем, тяжело взмахивая розовыми в последних лучах солнца крыльями, пролетает аист. Точно хлопья сажи, нетерпеливо кружит над черными трубами черное воронье... На шляхе еще ясно виднеются отпечатки покрышек немецких машин - |
|
|