"Овидий Горчаков. Пепел Красницы" - читать интересную книгу автора

которым еще вчера топали розовые пятки чумазых малышей... Теперь обрываются
эти стежки на краю черного пожарища. Сотни человеческих сердец, вдруг
переставших биться. Человеческие кости в еще горячей золе...
Все, что я видел вокруг, острой болью отдавалось в сердце, ранило мозг.
В огне и дыму исчезло все, что веками накапливалось, годами наживалось.
Кровью и потом все это доставалось, а крови и поту цены нет... Скрученная
адским жаром железная кровать, черепки от горшков и крынок. Густой запах
гари. Седой пепел, разносимый дыханием смерти по пашням и жнивьям. Пусто.
Только мелькнет на грядках бездомная собака с поджатым хвостом, вылетит из
обуглившихся цветов беспризорная пчела. Дома всюду сгорели дотла, шлях
перестал быть улицей и потому словно вспух, стал похожим на насыпь...
Безмолвными памятниками стоят вдоль шляха черные остовы печей, стоят
неровным строем посреди пустынного, безлюдного поля, где вчера еще жила
Красница. Кругом - звенящая, онемелая тишина, как после внезапно
оборвавшегося, кровь леденящего крика. В немом вопле высоко воздеты к
небесам руки колодезных журавлей. Словно взывают они о мщении...
Давно ли оглядывались мы с Щелкуновым на Краспицу и видели, как
золотила утренняя заря соломенные шапки ее хат, как курчавился дымок над ее
трубами!..
Тенями бродят по огромному кострищу сыны Краспицы, ее сироты -
партизаны нашего отряда. Тяжело нам. А каково им! Все разом сгорело - дом,
семья, родня, друзья детства. Из родины выжжена сердцевина...
По улице наш отрядный врач Юрий Никитич Мурашев и его жена медсестра
Люда ведут под руки седую женщину с перевязанной парашютным перкалем
головой. И руки у нее все в бинтах. Страшным голосом исступленно кричит она:
- Детские ангельские душеньки их прокляли! Будь они прокляты, прокляты,
прокляты!..
- Одна из семьи осталась, - шепчет мне врач, стирая рукой пот,
покрывший все его распаренное лицо. - Звери! Звери! Сто девяносто восемь
дворов - дотла. Почти двести человек! Чудом спаслись Шадьков Семен,
Зелепужин Евтихий, Бекаревич Анна, Перепечина вот Лукерья...
Губы у врача трясутся, взгляд почти такой же безумный, как у Лукерьи...
Почти двести человек!..
Мог ли тогда знать Юрий Никитич, что такая же судьба была уготована
карателями и его поселку Ветринке, из которого он ушел к нам в отряд,
рабочим стеклозавода "Ильич", которых он лечил до весны сорок второго!
"Белорутены! - вдруг вспыхивает в памяти черный плакатный шрифт
фашистского оккупационного лозунга. - Фюрер вас любит!" Слов нет, горяча
любовь "фюрера-освободителя" к "освобожденным" белорутенам!..
Рыдая, наша партизанка-разведчица Вера Бекаревич целует обожженные руки
старухи матери, обнимает плачущих племянников - Владика и Леню. Они в шоке,
оцепенели, смотрят дико - бабушка их из огня вытащила..
На дороге, в пыли, валяются рамки с остатками меда. Это поджигатели,
факельщики обжирались медом деда Минодоры. Обжирались и сплевывали воск. Не
вкус меда, а вкус пепла чувствовал я во рту.
Из колодца воды не выпьешь - забита чистая криница черной золой.
За обгорелой яблоней показались двое. Впереди с почерневшим лицом идет
Володя Щелкунов. За ним... да это Лявон Силивоныч! Они несут, как носилки,
сорванную с петель калитку, а на ней что-то черное, обугленное, скрюченное.
Нет, я не могу, у меня не хватит сил на это смотреть!..