"Валерий Горбань. После бала" - читать интересную книгу автора

бойцов.
Аслан почувствовал, что мир вокруг него перевернулся. И в радужной,
туманной картине этого мира плывущее сознание успело выцепить пятнистые
силуэты сидящих на боковой скамейке омоновцев, а между ними, - женскую
фигуру в глухом черном платье и оставлявшем открытыми лишь глаза платке.
Лейла? Откуда она здесь? Она же должна быть в ауле у двоюродного брата?
- Аслан медленно подтянул под себя непослушные руки, ценой невероятного
усилия оторвал голову от настила кузова и повернул к женщине свое
искромсанное, опухшее лицо.
Нет, это была не Лейла. И не его мать. Какая-то незнакомая старуха с
седыми лохмами, торчащими из-под края платка. Ее тонкие, иссохшие, покрытые
пергаментной кожей руки поднялись, распустили завязанный сзади на шее узел.
Черная ткань сползла, обнажив когда-то разодранные и сросшиеся безобразными
буграми щеки и губы. Раскрылась черная дыра рта, и в ней зашевелился
неуклюжий уродливый язык, выталкивающий какие-то слова сквозь пеньки словно
срезанных одним страшным ударом зубов.
Аслан не услышал этих слов, его барабанные перепонки лопнули в момент
взрыва. Но, натужно пытаясь понять, что ему говорят, он заглянул старухе в
глаза. И, хрипло замычав, в ужасе рванулся от нее к противоположному борту
машины.
Нет. В отличие от бывших каштановых волос, эти карие глаза не потеряли
свой цвет. И по-прежнему ярко и яростно сверкала в них пронзительная,
смертоносная, как клинок боевого ножа, ненависть.
Один из омоновцев тронул Людмилу за плечо:
- Люся! Командир спрашивает, может быть, лучше поедешь в кабине?
Та повернулась к нему, осторожно взяла за руку и, наклонив голову,
прижала ее к губам. Ни одной слезинки не пролила Людмила с того страшного
дня. Неутолимое горе и неугасимый огонь сердца высушили ее глаза и душу. И
вот теперь, пять месяцев спустя, горячие и тяжелые, как расплавленный
свинец, слезы градом покатились по ее изуродованному лицу, обжигающими
каплями упали на запыленную, исцарапанную, грубую руку бойца. Лицо омоновца
дрогнуло. Выражение жесткой и мрачной собранности растаяло, уступив место
растерянности и состраданию.
Неловко высвободив руку, он обнял Людмилу за плечи и стал, как
маленькую, гладить ее по голове, виновато приговаривая:
- Ну, ты что, сестренка. Ты что! Ну, все, мы пришли! Теперь все будет
хорошо...