"Гор Геннадий Самойлович. Замедление времени" - читать интересную книгу автора

открывал век своими телескопами, микроскопами и центрифугами, кто-то пытался
поведать с помощью причудливой логики детской сказки или песенки.
Разумеется, это мои сегодняшние мысли о Хармсе, а не те, которые
охватили меня на Фонтанке в Союзе поэтов.
Передо мной стоял высокий, очень красивый человек в длинных шерстяных
чулках андерсеновского героя и строил из слов мир, вызывал веселых духов
детства. Слова его открывали калитку, о которой писал Уэллс.
Спустя три года, уже студентом и начинающим писателем, я познакомился с
Хармсом и попал в его комнату на Надеждинской (ныне улица Маяковского). На
стенах, оклеенных серой оберточной бумагой, висели картины Петра Ивановича
Соколова, того самого, о котором его друг Заболоцкий писал:

По лугу шел красавец Соколов,
Играя на задумчивой гитаре,
Цветы его касались сапогов...

Петр Иванович Соколов с толстыми, чувственными губами едва ли был
красавцем, но цветы действительно касались его сапог. Об этом говорили его
картины. В них человек по-хлебниковски и по-заболоцки был вписан в природу.
Друг Хармса и Заболоцкого Соколов был любимым учеником крупнейшего
мастера XX столетия Петрова-Водкина и характернейшим представителем
двадцатых годов, эпохи интенсивных и напряженных поисков в живописи.
Петров-Водкин, Альтман, Тырса, Лапшин, Лебедев, Филонов, Пакулин,
Самохвалов, Пахомов, Чупятов, Карев, Акимов, Рудаков, Конашевич, Траугот -
это были художники, сумевшие с помощью цвета и линии проникнуть в
поэтическую суть, в дух времени. Их картины и рисунки - глаза века,
открывающего в лицах, в событиях, в пейзаже неповторимые черты первых лет
Революции.
Петр Соколов иллюстрировал ранние книги Н.Чуковского и М.Слонимского,
работал в Детгизе, обучал эвенков, нанайцев и ненцев живописи в мастерской
Института народов Севера. Он научил их понимать и ценить художественные
истоки народного творчества, и, уча их, сам у них учился. Необычайная
свежесть колорита, острота и новизна рисунка, своеобразие текущей, как
песня, композиции, одевающей предмет музыкой красок, - все это было,
наверно, тем миром, который был открыт нашими предками и сохранился в своей
первозданности в рисунках детей, в песнях ненецких и нанайских охотников, в
древних сказках, где заперто и спрессовано время.


2

Паренек в кожанке читал стихи. Слова его были простодушны и милы, как
та старенькая, добрая лошадь, которую он поцеловал в губы, прощаясь с ней и
заодно со своим деревенским краем. В стихах его жила буйная тоска по
несбыточному, и слова его поражали какой-то особой провинциальной
сердечностью, той сердечностью, которая связывала его комсомольскую жизнь с
большой и яркой жизнью Нижегородского края.
Это происходило в доме № 1 на Невском проспекте, где нашла себе приют
литературная группа комсомольских писателей "Смена".
Борис Корнилов был эмоциональным началом, романтической душой, стихией