"За Русь святую!" - читать интересную книгу автора (Андреев Николай)

Глава 11.

Маннергейм, оставив дела на начальника штаба гарнизона, решил лично участвовать в исполнении собственного плана. Он считал, что если офицер отдал какой-то приказ, то он сам и должен суметь его выполнить. Иначе какой тогда из такого человека офицер русской армии?

Барон в окружении полутора десятка офицеров и тридцати солдат гарнизона, на которых по заверениям начальника штаба можно было полностью положиться, участвовали сборе оружия в казармах и переносе его в штаб гарнизона.

Внезапно послышались выстрелы и брань. Густав, выхватив из кобуры револьвер, понесся на шум. Через мгновенье за ним последовали и остальные, стараясь не отставать от командира. Люди на ходу готовились к возможному бою.

Перестрелка началась невдалеке от городских доков. Восемь моряков и несколько человек гарнизона наткнулись на полицейский патруль, двух городовых под началом гарнизонного офицера. Приказ сдать оружие и разойтись по казармам они проигнорировали. Завязалась перепалка, в которой патруль доказывал, что командир гарнизона отдал приказ всему гарнизону разойтись по казармам и сдать оружие. Какой-то из матросов возопил: "Врут все! Убить хотят! Всех перебить! Не дадимся!" - и выстрелил из пистолета почти в офицера почти в упор. Пуля пробила легкое: шансов на спасение у раненого не было. Зато городовые, почти сразу опомнившись, рванулись в стороны, укрывшись за стенами домов, и сами открыли огонь.

Отряд Маннергейма подоспел как раз к апогею перестрелки: одного из городовых тяжело ранили в плечо, а у второго кончились патроны в револьвере.

- Прекратить огонь! Я генерал-лейтенант Маннергейм, командир гарнизона, сложите оружие! - барон кричал из-за стены одного из домов. Понимал, что сунешься, и ошалевшие солдаты и матросы разбираться не станут - сразу откроют огонь.

- Офицеры всех нас сдать с потрохами хотят, перебить! Не дадимся! - кричал тот самый матрос, убивший командира патруля.

Вслед за словами поспешили пули, просвистев у самого носа Маннергейма.

- Ну что ж, алягер ком алягеро, - Густав вздохнул и кивнул подоспевшим подчиненным. - Запомните: сейчас действовать надо решительно. Так что…

Густав, не закончив фразы, высунулся из-за кирпичной кладки стены, прыгнул в сторону сугроба, растянулся на куче снега и выстрели из лежачего положения в сторону бунтовщиков. Те, не бывавшие ни в одном настоящем сражении, воевать точно не умели: даже не удосужились найти укрытия при перестрелке с городовыми.

Пуля настигла того самого "сознательного" матроса: усатый мужик повалился на землю, не выпуская из рук оружия. Солдаты дали нестройный залп из винтовок, только тут рассыпавшись в стороны. Патронов не хватало и у них. Не пустят же их в город с целым арсеналом.

К барону присоединилось двое офицеров, не спускавших мушек револьверов с переулков, в которых прятались взбунтовавшиеся солдаты.

Маннергейм, не поднимаясь из сугроба, в последний раз предложил мятежникам сдаться:

- Повторяю, сдавайтесь! Я не хочу лишней крови. Хоть вы и открыли огонь по своим же, нарушили приказ офицера, но обещаю, что только зачинщики получат наказание. Сложите винтовки, черт побери!

Пуля свистнула над правым ухом Маннергейма - послышался стон раненого офицера: ему сильно оцарапало плечо выстрелом.

- Вы сами напросились! Прикройте огнем!- Густав махнул зажатым в правой руке револьвером, прыжком поднялся из сугроба и кинулся к переулку.

Одновременно с этим его отряд открыл огонь по переулку, не давая бунтовщикам и носа высунуть. Маннергейм подбежал к стене дома, остановился, отдышался и, улучив момент после очередного залпа своих подчиненных, выстрелил не глядя в темень переулка из револьвера на вытянутой руке.

В ответ - два выстрела из трехлинеек и хруст снега, сминаемого убегающими.

Маннергейм, не думая, что кто-то из бунтовщиков еще мог остаться с готовыми к бою трехлинейками, выбежал на середину переулка, выстрелил в одного из убегавших и крикнул во всю мощь своих легких:

- Стоять! Всех перестреляю!

Пуля задела ногу одного из матросов: тот повалился на снег, катаясь по нему, не в силах сдержать криков боли. Похоже, выстрел повредил сухожилие.

Несколько солдат все-таки остановились и упали на снег, отбросив в сторону ставшие ненужными винтовки.

Двое ли трое успели скрыться за поворотом.

- Догнать, - коротко приказал Маннергейм верным солдатам, уже понесшимся вслед за убегавшими. - Надеюсь, остальные подчинятся моему приказу. Совершенно распустили гарнизон и матросов!

- Германцы постарались, - постарался оправдаться один из офицеров. Молодой поручик, наверное, совсем недавно сидел за университетской скамьей и внимал рассказам профессора о прошлом России с затаенным дыханием. - Здесь их будто микробов у больного.

- Значит, будем лечить этого больного, нещадно уничтожая всех микробов, - сухо заметил Густав. - Мы должны как можно скорее обойти казармы, а затем договориться о совместных действиях с полицией. В ближайшие дни придется туго. И, господа, любого, кого можно подозревать в связях с немцами, следует арестовывать на месте. Хотя это и не входит в ваши прямые обязанности, но этого требует ситуация.

- Так точно, господин генерал-лейтенант.

- Да, на Румынском фронте было полегче, - проговорил сквозь зубы Маннергейм и направился в сторону улицы, на которой скрылись бунтовщики. Затем кивнул в сторону развалившихся на снегу солдат и затихшего матроса. - А этих - на гауптвахту.

И снова - демонстрации становились все напряженней и яростней. Толпы людей, еле сдерживаемые городовыми, подкрепленными отрядами казаков, не могли сдержать людского моря. Со всех концов города в министерство внутренних дел приходили сообщения о новых погромах, жертвах среди стражей порядка и возрастании количества волнующихся людей. Прекратили работу многочисленные заводы и фабрики города, что только влило в толпы новых людей.

Есаул Селиванов двадцать пятого февраля участвовал в оцеплении возле памятника Александру Третьему. Пригревало солнышко, небо посветлело, еще бы не глядеть вокруг, смотря на озлобленные лица людей: и городовых, и казаков, и манифестантов. Все-таки обычные, простые люди стояли по обе стороны. Многие казаки и сами не прочь были бы встать на место демонстрантов: им тоже многое надоело.

Митинговали. Какой-то оратор в очках и фуражке, потрясая руками, выкрикивал очередные заученные наизусть лозунги и требования, воззвания к душам и умам людей. Народ волновался, люди явно находились в нездоровом возбуждении, постоянно слышались одобрительные крики.

Один из приставов решил это дело прекратить, и подался вперед, в сторону оратора. Сенька, казак из сотни Селиванова, внезапно посмотрел на пристава каким-то мутным взглядом и потянулся к шашке. Наверное, любо ему по сердцу было слушать "идейного".

Пристав повернулся спиной к Сеньке. Тот уже занес шашку, как его руку у самого запястья перехватил Селиванов:

- Но-но, не балуй! Православных резать собрался! - донец пригрозил Сеньке зажатой в руке нагайкой. Тот порывался высвободить руку, но кулак, сунутый Селивановым прямо в солнечное сплетение ошалевшему казаку, все-таки того угомонил. - Опосля помашешь, с германцем еще погутаришь. А у меня баловать не смей! А еще православный, эх!

Сенька сник. Казак понимал, что есаул не выдаст его порыв. А и вправду, как-то глупо все получилось: в голове от слов оратора аж зашумело, душу будто наизнанку выворачивало, так и хотелось вторить "Нет войне! Даешь мир!", рука сама потянулась к шашке, когда Сенька увидел, что кто-то краснобая хочет утихомирить.

Через час или полтора из боковых улиц показались солдатские шинели: это "гвардейцев" вывели на оцепление. Смешно сказать, но эта "элита" выглядела не лучше демонстрантов. Запасники, набивавшиеся в казармы как китайские крестьяне в своих хибарах, из чернорабочих, дезертиров и отсидевших преступников. Селиванов даже сплюнул при виде этих отбросов, получивших гордое звание гвардейцев. Тут и там, реже, чем звезды на закрытом облаками ночном небе, мелькали офицерские мундиры. Офицеров не хватало, на обычный батальон - а не на две тысячи сброда, который на фронте приходилось переучивать.

- Дмитрий Сергеевич, - подпоручик, окинув взором толпу у памятника, обратился к ближайшему собрату по званию. - А Вам не кажется, что зря мы тут стоим? Да и солдаты, мягко говоря, не bien для такого дела?

- Я сам не понимаю, зачем разгонять тех, кто говорит не такие уж и глупые слова, - "Дмитрий Сергеевич", которому и двадцати пяти не исполнилось, находил особый изыск в том, что к нему обращались по имени-отчеству.

Оба подпоручика совсем недавно вместе гуляли на Татьянин день, орали "Gaudeamus" и тряслись перед экзаменом. А уйдя в армию в общем порыве, погнавшись за "поэзией шеврона и золотом погона", теперь жалели о своем поступке. Им сами хотелось оказаться среди ораторов, вести народ, овладевать их мыслями и побуждениями. Но - приходилось мерзнуть и ждать. Солдатами командовать было невозможно, те совершенно не проявляли интереса к творящемуся вокруг. Пусти их разгонять толпу - начнут брататься с митингующими, а потом кааак…выкинут что-нибудь, будто в девятьсот пятом. Запасники просто не желали противостоять таким же людям, как и они, с теми же желаниями и мыслями в головах…

Дума собиралась на заседание. Александр Федорович возбужденно переговаривался с товарищами по партии и "Прогрессивному блоку". Присоединился один из кадетов, переведя обсуждение в довольно-таки интересное русло.

- Александр Федорович, а как смотрите на события? Признаться, ни черта не понимаю в них! Да и вестей почти нет о событиях, - картинно развел руками, взмахнул головой молодцеватый кадет. Похоже, из профессуры: только профессор мог так великолепно поигрывать пенсне, зажатым в руке, пальцами пианиста-виртуоза поглаживая стеклышки и металл оправы.

- Мои товарищи и друзья собирают и каждые десять минут по телефону сообщают о происходящем в Петрограде. Мне думается, начинается настоящая революция, которую давно все ждали. Комедия давно подошла к последнему акту, пора его уже и начинать. Однако не имею ни малейшего представления, когда Бог, этот великий режиссер и конферансье, объявит о начале заключительного акта! - Керенский пожал плечами.

Он, конечно, не стал говорить, что события как нельзя кстати для осуществления его желаний. Пора начать штурм гнилого режима, окруженного бессильными что-либо сделать министрами и престарелыми генералами, дать народу знающих и умелых министров и подходящий России режим. Все, нельзя дать "рыбе" -стране сгнить до хвоста, раз уж голова давно сгнила. Пора брать ситуацию в свои руки, судьба дарует ему такую возможность!

Заседали недолго, даже меньше двух часов. Даже во время заседания многие депутаты переговаривались друг с другом, сходясь во мнении, что судьба Думы висит на волоске, и до роспуска осталось совсем немного. Ходили даже слухи, что премьер давно прячет в ящичке указ о роспуске. Но думать об этом как-то не хотелось, депутаты надеялись на лучшее. И при этом понимали, что лучше города не покидать. Вот-вот ожидали настоящую бурю.

Кирилл уже кричал в телефонную трубку. Кое-как пробившись в Военное министерство к прямому проводу со Ставкой, Сизов пытался убедить Николая принять хоть какие-то активные меры.

- Сегодня или завтра гарнизон может перейти на сторону демонстрантов! Николай, это хуже, чем пятый год или шестой! Здесь же миллион солдат! Они же такие же люди, что митингуют и крушат магазины! Да они полицейские участки и суды на окраинах разгромили! Я своими глазами это видел! Здесь же власть рухнет, ни один из министров не справляется с ситуацией! Ты ведь это сам прекрасно знаешь! Ведь Александра и дети могут пострадать, подумай хотя бы о них! Разреши хотя бы применить силу, назначь новое министерство, это утихомирит толпу на некоторое время. Введи верные войска, артиллерию и осадное положение в Петрограде!

Да, Кирилл прекрасно помнил холодный, меланхоличный взгляд Николая, когда ему кто-то рассказывал о качествах Кабинета министров или о царящих в стране настроениях. А еще - короткий ответ полным мороза голосом: "Я знаю".

- Кирилл, прекрати, - голос Николая наполнялся холодом. Сизов понял, что ему не удалось убедить императора. Снова. Он слишком сильно верил в свою несчастливую судьбу. - Протопопов, Балк и Хабалов справятся. Сил у них достаточно. А ты занимайся своим делом.

Кирилла отстранил от аппарата Протопопов и затянул свою обычную успокаивающую тираду. Правда, на середине разговора министр сник, помолчал несколько минут, ответил, что все сделает, и повесил трубку.

- Его Императорское Величество разрешили открывать огонь в крайних случаях по демонстрантам. Похоже, Ваши уговоры все-таки подействовали на самодержца. Что ж, я выполню его приказания. Бог будет руководить мною, - Протопопов задрал подбородок и сверкнул глазами. Да, все-таки и в "Прогрессивном блоке" были те еще люди. Каждый пятый- Мессия, а каждый первый - человек, уверенный, что он прекрасно знает, как изменить страну к лучшему, а главное, что именно он может это сделать.

Кирилл, уйдя в хмуром настроении из Военного министерства, направился на Николаевский вокзал. Вот-вот должны были прибыть части с Румынского фронта. Как и было оговорено, в полной боевой выкладке. Чтобы в крайнем случае - сразу в бой. Офицеры, конечно, удивились такому приказу Ставки, но делать нечего: подчинились. Только решили подготовить морально солдат к тому, что они могут попасть вместо столицы - на фронт, и не спокойней, чем Румынский.

Дума разошлась. А на улицы - вышли войска. Клеили объявления о том, что солдатам разрешено открывать огонь по бунтовщикам. Естественно, многие просто не смогли прочесть - потому что не умели. Другие же просто не обращали внимания, пока горланили что-нибудь, били витрины, поджигали полицейские участки и задирали полицию и военных…

- Эй, прихлебалы! - раздавались выкрики из толпы. - Филеры и дармоеды! Кровопийцы народа! Своих же предали! Трусы!

Кричали не толпы, но отдельные "лица". Таких обычно следовало сразу на расстрел вести: за их спинами стояли далеко не простые силы. И часто - даже не из России…

- Да штоб вас! Гниды! Да чего смотрите? Чего? Против своих же идете! С офицерьем и буржуями!

Несколько камней, задевших двух унтеров. Те смолчали, лишь скрипнув зубами. Стоявшая у Невского драгунская часть вообще была терпеливой.

- Михаил, сейчас бы им показать, кто тут враги своего же народа и офицерье, - процедил сквозь зубы майор, обращаясь к задетому унтеру.

- Нельзя, Никитич, нельзя. По своим стрелять - это…

И звук револьверного выстрела, навсегда прервавший жизнь унтера. Тот упал с лошади, с открытыми глазами, на брусчатку. По мундиру начало растекаться бурое пятно.

Ярость обуяла майора Сергея Никитича Саввина. Его друга, с которым вместе воевали в Восточной Пруссии и выбирались из Мазурских болот, пощадили немецкие пули, не пощадила пул русская. "Господи, за что?". И сразу - другая мысль: о мести. Эти люди переполнили чашу терпения. Скоро они совсем потеряют человеческий облик.

- Пли по толпе! Пали! Огонь!

Залп из трехлинеек, повалившиеся на припорошенную снегом землю раненые и убитые, и толпы людей, потерявших разум от страха…

- Господин поручик, - павловцев тоже вывели в оцепления. - Надо бы на ту крышу наших отправить. Не нравится она мне. Ой, не нравится.

И здесь - тоже унтер предчувствовал угрозу. Поручик-то что? Поручик недавно в армии, а унтер уже погулял, попили крови у него германец с австрияком да мадьяры.

- У Вас слишком…

Один из павловцев, рядовой, свалился, подкошенный выстрелом: пуля пробила сердце.

- Я ж говорил, - в сердцах выкрикнул унтер.

- Огонь по бунтовщикам! Огонь!

Несколько предупредительных - в воздух. Волынский полк старался остудить пыл толпы. Но демонстранты все орали и издевались. И волынцы не выдержали, сделав залп по толпам петроградцев.

И снова- трупы русских людей, убитых соотечественниками. А "задир" так и не нашли, они вовремя скрылись или попрятались за людскими спинами…

Кирилл спешил изо всех сил. Он не мог свободно действовать: его сразу бы заподозрили как минимум в попытке переворота и измене, но не мог и сидеть сложа руки - совесть не позволяла.

Cизов немного успокоился, лишь увидев прибывший состав, из пульмановских вагонов которого спешно выгружались пехотные части с Румынского фронта. Солдаты, хмурые, но спокойные и несуетливые, выкатывали пулеметы, выносили пулеметные щиты, поправляли трехлинейки и берданки за плечами. Все оружие Николай приказал держать наготове, чему немало удивились в Ставке, но все-таки исполнили: предполагалось, что состав объедет Петроград, так что никакой сумятицы вид готовых к бою людей не взволнует петроградцев, но за несколько дней до того император приказал вывести состав на столицу.

А Маннергейм буквально позавчера, по телеграфу, в чье командование поступали эти части, проинформировал командование сводного полка, что оно должно исполнять приказы Кирилла Владимировича. Это, конечно, было неслыханно: пехоте подчиняться морскому офицеру, пусть и из правящего дома, но…

Но Особый полк (переименованный так по указанию все того же императора) на подъезде к столице узнал о волнениях в городе. Да и железнодорожные работники явно что-то затевали. Так что офицеры на общем собрании приняли решение все-таки полностью подчиниться Кириллу Владимировичу. К тому же таким был приказ Маннергейма, их непосредственного командира. Да, странные дела творились в стране: офицеры обсуждали приказы командования, солдат выводили для разгона мирных демонстраций, Ставка подчас не выполняла распоряжений Верховного главнокомандующего, и никто "на верхах" не думал о благе страны. Большинство отчего-то гнались за собственной выгодой. Кирилл подавил вздох от этих непростых мыслей, когда завидел, что к нему спешит какой-то офицер.

Ага, судя по погонам, полковник. Лет сорока, плотный, с лихо закрученными усами и чуть подрагивающим кончиком правого уха, щурящимися глазами. Но особенно выделялись его руки. Мощные, загорелые, мозолистые. Он легко бы мог обхватить одним кулаком конскую подкову, а вторым в это время стучать молотом по наковальне. Во всяком случае, Кирилл живо представил себе кузню, где этот "коваль" забавляется с молотами, кувалдами, подковами, серпами, перебрасывая их из руки в руку или вертя над головой.

- Ваше высокопревосходительство, Особый полк по приказанию Его Императорского Величества и генерал-лейтенанта Карла Густава Эмиля фон Маннергейма прибыл в Петроград в Ваше распоряжение. Командующий Особым полком полковник Николай Степанович Скоробогатов! - полковник так резко вздернул руку для отдачи чести, что Сизов испугался, что через мгновенье раздастся хруст костей. Но ручища Скоробогатова остановилось в считанных миллиметрах от виска.

Кирилл опустил взгляд на грудь Скоробогатова. Анна, Владислав, Георгий… На мундире полковника расположилась целая "семья" наград. Сразу было видно, что Николай Степанович в окопах не отсиживался…

- Без чинов, Николай Степанович. Благодарю, Вы сами не знаете, насколько приход Вашего полка поможет Родине, - Скоробогатов явно не умел скрывать своих чувств.

Он вытянулся по стойке "смирно", широко улыбнулся, но в глазах полковника заплескалось волнение, готовое вот-вот выйти из берегов.

- Ваши солдаты и офицеры готовы сегодня же утром пресечь попытку восстания? Даже среди запасных батальонов? - Кирилл решил быть честным с полковником. Тот, как и его люди, заслуживал знания будущих событий хотя бы в крохотных рамках.

- Они будут готовы хоть к бою в окружении как только закончится их выгрузка. Кирилл Владимирович, где расположат моих солдат? Надеюсь, слухи о том, что здесь начинается голод, не соответствуют действительности? - Скоробогатов проявлял в первую очередь заботу о своих подчиненных. Кирилл надеялся, что полковник сможет пережить бурю в столицу: такие люди ему были очень нужны в будущем.

- Вы займете Адмиралтейство, а насчет ужина не волнуйтесь, всех накормят. Проблемы, конечно, с продовольствием есть, но по сравнению с Берлином, где люди умирают от голода - это так, шутка. Николай Степанович, у Вашей части есть флаги? И оркестр?

- Да, Кирилл Владимирович, - Скоробогатов оказался в замешательстве. - Однако…

- Боюсь, Вашей части придется начать борьбу уже сейчас. У вокзала ждут грузовики и бронеавтомобиль. Прикажите солдатам в них грузиться с развернутыми знаменами, под игру гимна. Справятся?

- Так точно, Ваше высокопревосходительство! - Скоробогатов на время позабыл о просьбе, более похожей на приказ, Кирилла чины не упоминать.

А через считанные минуты по улицам, приводя в замешательство прохожих, городовых, казаков и жителей окрестных домов ехала колонна грузовиков. В воздухе разливалась мелодия гимна, а солдаты пели, вбирая в себя все другие звуки. даже заглушая рев моторов.

Кирилл улыбался. Вот-вот на Царскосельский вокзал должны были прибыть части Экипажа. Комендант Села дал разрешение на отъезд нескольких батальонов в столицу, для подавления беспорядков. Александра Федоровна находилась даже в приподнятом настроении, узнав, что верные трону люди отправляются подавлять мятеж.

А потом Кирилл грустил: он знал, что должен позволить крови пролиться, чтобы не оставить шансов Думе, правительству и царю бездействовать…