"Геннадий Гор. Аппарат Аристотеля" - читать интересную книгу автора

(неразрешимое противоречие) между бытием и небытием, когда речь шла о
потухших звездах, сообщавших о своем прошлом будущему? Вероятно, не это.
Его, по-видимому, интересовала загадка времени, снимавшего различие между
тем, что когда-то было и есть сейчас, загадка времени, спешившего миллионы
лет со скоростью света.
Судя по оставленным Аристотелем заметкам, он много занимался
исчислением бесконечно малых и изучением их непрерывных, функций. Но не
мне судить о ценности его математических исследований, пусть его работы
оценят специалисты. Впрочем, они уже оценили талант моего покойного друга,
поставив его имя рядом со славными именами Ферма, Роберваля, Кавальери и
де Сен-Венсана. Но не меньше, чем бесконечно малыми, он занимался историей
портрета. Нет, не узкоэстетические проблемы волновали его, когда он писал
о Нефертити, о портретах Кипренского и автопортретах Рембрандта, о
фотографиях Надара, телевидении, кино и других способах передачи того
неповторимого, что принято называть человеческой личностью. Его волновала
возможность постигнуть сущность личности, а еще больше попытка, как бы
сливаясь с быстронесущимся временем, пронести эту сущность сквозь
столетия, победив энтропию.
Он писал:
"Рембрандт с помощью кисти и красок поймал и закрепил на полотне свою
сущность, слитую с неповторимым мгновением, со всей сокровенной красотой и
глубиной преходящего. Я не художник, я ученый, изобретатель... Аппарат,
который я хочу создать, сможет осуществить не на плоском полотне, а в
трехмерном гибком пространстве и текущем времени то..."
Фраза осталась недописанной. Но я-то знал, о чем шла речь. И хотя
исследователи писали не раз, что Аристотелю не удалось создать свой
парадоксальный аппарат, я-то знаю - он его создал. Я один знаю. И кроме
меня - никто.


Мне исполнилось тридцать лет. В тот день у меня собрались все мои
друзья. Не было только Аристотеля. Он почему-то запаздывал. Я уже был
уверен, что он не придет, но он явился. Он пришел перед утром, уже на
рассвете, когда разошлись гости и я собирался ложиться спать.
- Извини, Виктор, - сказал он, - меня задержала работа.
В руке его была какая-то вещь. Он положил ее на стол.
- Это мой подарок. Не знаю, обрадует ли он тебя. В этом пакете лежит
твое будущее.
- Ты, по обыкновению, шутишь, Аристотель, - сказал я.
Он усмехнулся. И лицо его, всегда бледное, показалось мне еще более
бледным и усталым.
- Шучу, - ответил он, - но только наполовину.
Я хотел уже развязать пакет, но он схватил меня за руку.
- Постой! Я сам...
- Давай лучше выпьем.
Я налил в рюмки вина. Мы чокнулись.
- За тебя, - сказал Аристотель. - Но не за сегодняшнего, а за того,
который осуществит все заложенные в нем возможности. За твои возможности,
Воробьев!
- Мои возможности более чем скромные, - сказали.