"Юрий Гончаров. У черты" - читать интересную книгу автора

Ростове-на-Дону, в Куйбышеве, в Саратове, в Свердловске и еще во многих
других городах. Только в Воронеже, где жил Вадим и находился институт, не
побывал Вертинский и не осчастливил его обитателей. Город сильно пострадал в
войну, в нем еще не отстроили ни одно театра, не существовало ни одного
приличного просторного зала, а выступать перед небольшими аудиториями
Вертинский, вероятно, считал для себя недостойным. Да и невыгодным: денежные
сборы при таком количестве публики мизерны. А он всю свою артистическую
жизнь преследовал, умел и привык получать большие деньги.
Но Вадим, воссоздавая его концерты, полностью восполнял слушателям
невозможность видеть и слышать артиста наяву: он пел знаменитые шансоньетки
Вертинского в точности его голосом, с такими же многозначительными
придыханиями и долгими лирическими паузами, плавными движениями в воздухе,
перед своим лицом, бледных худых ладоней с костлявыми, причудливо
раздвинутыми пальцами, с таким же томным закатыванием глаз, под самые веки,
как умел это делать Вертинский, особенно когда завораживающе, с выражением
загадочной и великой тайны, которую он сейчас поведает, на своем сверх
всякой меры, до смертной белизны, напудренном, застывшем, как гипсовая
маска, лице, затягивал свое знаменитое и тоже сверх всякой меры
медлительно-протяжное "В бананово-лимонном Сингапуре..."
Пел Вадим сотоварищам по учебе и голодному, нищенскому студенческому
быту тех первых послевоенных лет и песенки своего собственного сочинения.
Это выглядело уже совсем по-другому, ничем не напоминая манеры Вертинского.
Никаких музыкальных инструментов у Вадима не было, да и вряд ли он умел на
чем-нибудь играть. Для звукового сопровождения он просто отбивал ритм
ладонями рук по фанерной крышке стола, что стояли в каждой комнате
студенческого общежития, и это вполне заменяло музыку. В одной из Вадимовых
песен повторялись такие слова: "А время вертит ленту лет, сменяя призрачные
кадры...". Почти все его песни забылись, как птицы, мелькнувшие мимо и
унесшиеся вдаль, а вот эта строка почему-то зацепилась в памяти. Ведь жизнь,
если спустя многие годы оглянуться назад, действительно вроде старой,
истрепанной киноленты, в которой отдельные кадры выпали совсем, другие
стерлись, поблекли, стали призрачными и как бы не вполне достоверными.
Всплывают иногда перед мысленным взором - но то ли было это на самом деле,
то ли не было, то ли с тобой происходило, то ли с кем-то другим, а в тебе
спуталось в один клубок - и только лишь смутно грезится...

5

Такое призрачное, почти нереальное видение в его памяти - беспощадная
драка-поединок с Генкой Сучковым. Она случилась во дворе того кирпичного
четырехэтажного дома, населенного семьями почтово-телеграфных служащих, в
котором он жил до самой войны, до поспешной эвакуации многих городских
заводов, фабрик, предприятий и значительной части горожан осенью сорок
первого года. Случилась поздно вечером, почти уже ночью, когда во дворе не
было никого из детей и взрослых, любивших после душного дня в наступившей
прохладе чуть не до полночи, до боя кремлевских часов по радио, посидеть с
разговорами на дворовых лавочках, среди ароматов цветочных клумб, политых на
закате солнца из леек и после этого благоухавших особенно сочно и сильно.
Генка Сучков был старше его, Антона, на два года, заканчивал восьмой
класс, осенью, на пороге девятого, готовился вступить в комсомол. По