"Олесь Гончар. Бригантина" - читать интересную книгу автора

благодарностями. В пропасть, мол, катился, а школа спасла...
- Свидания у вас разрешаются?
- Право на свидание надо заработать, - объяснил Борис Саввич. - И чуб
разрешим. Но это нужно заслужить безупречным поведением.
- А за хулиганские выходки, - предупредил директор, - за одну лишь
попытку совершить что-нибудь злонамеренное...
- Знаю! Карцер! - со злостью выкрикнул хлопец. - Так с этого и
начинайте! Берите! Бросайте в карцер!
Все почувствовали в этой вспышке уже не браваду, а крик души,
измученной, близкой к отчаянию. Попадают сюда порой и в таком состоянии, с
ощущением затравленности, заброшенности, когда ребенку никого и видеть не
хочется, когда и одиночество не пугает, - забиться бы в нору какую-нибудь,
четырьмя стенами отгородиться от всех!
О маме спросили, любит ли он ее.
- Не знаю, - бросил хлопец в сердцах. - Наверное, нет.
- Ты хорошенько подумай, прежде чем такое говорить, - встревожилась
Ганна Остаповна. - Даже если бы и трижды сказал, что не любишь, я бы и тогда
тебе не поверила...
- Почему?
- Потому что это страшно. Ведь кто разучился маму любить, самого
родного человека, тот уже, считай, пропащий.
- А я не такой? - криво усмехнулся хлопец.
- Ты не такой...
О его маме эти люди слышали много хорошего. Спросили, висит ли в
Камышанке и сейчас ее портрет на доске Почета у Дворца культуры среди тех,
кем гордится научно-исследовательская станция. Потому что именно таким, как
мама, станция и обязана своими успехами: даже иностранные делегации
приезжают на мамин участок поглядеть, разузнать, как все у нее так
получается, что там, где, кроме молочая, ничто не росло, где только ржавые
снаряды да мины валялись меж раскаленных кучегур, теперь рядками зеленеет,
выбрасывают листья винограды наикультурнейших сортов. Знатная гектарница!
Труженица такого таланта, что у нее даже кучегурная Сахара меняет свой нрав,
свой характер. Сколько посадит - все чубучата приживаются, и никакая их
мильдия, никакая виноградная вошь не берет.
При воспоминании о матери душу Порфира залило теплом любви,
признательности. Уже и эти люди, беседующие с ним и так уважительно
отзывающиеся о маме, чем-то ближе ему становятся. На миг возникло желание
полнее перед ними открыться, о маминой работе им больше рассказать, может, и
к нему тогда они участливее отнесутся, пожалеют, а то и приголубят. Ведь
хлопец чувствовал: интерес к его судьбе здесь не случаен, он глубже и
деликатнее, нежели у тех, которые у пристанского буфета или на рыбалке лезут
к тебе в душу с хамовитыми расспросами, чей ты да откуда, позабавь их собою,
как игрушкой... И хоть сейчас душа мальчика, казалось, была открыта для
ласки, для доброго слова, но как только Ганна Остаповна невольным вздохом
обнаружила нечто похожее на жалость, только обмолвилась словом
"полусиротство", как мальчишка сразу же насторожился, детская камышанская
гордость так и наежилась всеми своими иголками, не принимая сочувствия,
каким его могли здесь лишь унизить. Уж такой он есть, такой в кого-то пошел,
что от малейшего, даже ласкового прикосновения невольно свертывается в
клубок, как тот плавневый ежонок, тот серенький и колючий, что только тронь