"Олесь Гончар. Твоя заря" - читать интересную книгу автора

основном же под огнем, под прицелом,- признался как-то он Софийке с
горечью,- когда вот-вот станешь мишенью, и сам только и высматриваешь
мишень, рвешься хотя бы секундой раньше врага выйти на дистанцию огня..."
Истинное счастье полета, собственно, только и изведал при крещении в
аэроклубе, где молодой летчик, когда его впервые выпускают в небо одного,
в самом деле познает минуты вдохновения, переживает такое состояние души,
которое потом ни с чем не сравнишь.
Слушая Заболотного, Софийка и сама словно была рядом с ним в то ни с
чем для пего не сравнимое утро, когда он, курсант аэроклуба, получил
наконец право на свои самостоятельный полет. Такого не проспишь, чуть свет
ты уже на летном поле, где небо навстречу тебе играет зарей, зовет в свою
необъятность. И вот ты впервые сам, без инструктора, берешь разбег и
поднимаешь самолет в это утреннее зоревое небо... Нет таких слов. чтобы
поведать, как пела его душа,- ведь после стольких ожиданий, после
множества земных треволнений ты будто оказался в иной природе, тебе,
человеку-птице, открылось сразу все небо, поющий простор, где тебе дано
по-иному ощутить себя, свою сущность, дано познать безграничность
свободы...
Пережитое чувство, пожалуй, только и можно сравнить с чувством первой
любви,- так это он излил Софийке в порыве откровения.
- А разве, кроме первой, бывает еще и вторая? - спросила она тогда.
И он взглянул па нее как-то удивленно, даже настороженно, задержал на
ней взгляд дольше, чем всегда.
- Не знаю. Так говорят... Может, во второй раз такого действительно не
бывает. Ведь сколько летных часов провел после в воздухе, однако то, что
изведал в своем первом небе, так больше и не повторилось. Небо фронтовое -
это уже что-то совсем иное...
В полной сумятице сейчас Софийкины чувства. Беда свела ее с этим
летчиком, свел несчастный случай, уж как натерпелась да перемучилась за
него душой,- а может, когда-нибудь именно эти полные тревоги дни и такие
же неспокойные ночи станут счастливейшим воспоминанием твоей жизни? И уже
со светлым чувством вспомнишь волнения и страхи всех этих дней, когда
приходилось летчика воскрешать, терпеливо выхаживать в замаскированном
прибежище, крыться с ним от зловражьего полицейского ока, керосином
промывать ему раны, смазывать ожоги, готовить в должных пропорциях месиво
глины с половой, заменяющее гипс, и постоянно быть начеку. Начеку! Ради
его спасения ни перед чем бы не остановилась. А как ради него под пулями
бежала тогда в тальники, летела, что и пуля конвоирская тебя не догнала...
Вопреки всему вернулась все-таки, чтобы опять смотреть на него влюбленно...
На равных со старшими по капельке возвращала его к жизни, сроднившись с
ним в этих хлопотах, под завывание ветра читая ему при каганце что-нибудь
или жадно слушая его самого, с тайным трепетом души ловя не до конца
сказанное, а подчас и слова, похожие на исповедь или даже на скрытое, в
шутку облеченное признание... Отныне ничего этого больше не будет,
насматривался на своего сокола в последний раз, ведь пройдет время, и все
исчезнет, облетит, как цвет с весенней вишенки,- никому еще не удавалось
задержать его, этот цвет, надолго, навечно... Радость освобождения и боль
разлуки - все смешалось, все клокочет в душе, а когда отклокочет, что
тогда останется?
Есть у него вот в этом плаитете фотокарточка, она так нравится Софийке: