"Джон Голсуорси. Из сборника "Смесь"" - читать интересную книгу автора

невыносима для него, необъяснима и трагична, ибо для людей, которые слепы к
изъянам собственного характера, их отношения с ближними всегда загадочны. Он
не сомневался, что, из упрямства отказавшись от его поучений и тем самым от
церкви, а через нее и от бога, прихожане обрекли себя на вечные муки. Но
если они таким образом обречены на вечные муки, то он, их истинный пастырь,
законный наставник, ставленник церкви и, значит, бога, - лишь бесплодное,
бессильное ничтожество. Мысль эта не давала ему покоя. Неспособный
посмотреть на себя со стороны, он пытался найти оправдание заблудшим - и не
находил: он ведь проповедует не какие-нибудь узкие, отталкивающие своим
фанатизмом догмы, как церковь католическая и диссиденты. Догмы и каноны,
которые он призван внушать своей пастве, отличаются должной и необходимой
широтой. Он добросовестно соблюдал все указания свыше, даже тогда, когда сам
был не вполне с ними согласен. Поэтому в его поучениях не было ничего
такого, что могло бы объяснить, почему тает его паства. Не мог он также
отыскать ничего предосудительного и в форме своих поучений. И все же,
подобно тому, как море во время отлива отступает от подножия седых
корнуэльских скал, так и людское море неторопливо, но неумолимо отступало от
его церкви. Как видно, прихожане хотели этим оскорбить его самого - что еще
ему оставалось думать?
Где бы он их ни встречал - в школе, в почтовой конторе, на выгоне, на
спевках или по дороге в церковь, - всегда ему чудилось какое-то
пренебрежение, недостаток учтивости. Он, кажется, уже недалек был от мысли,
что эти люди, никогда не посещающие церковь, нарочно родятся, женятся и
умирают в самое неподходящее время, чтобы досадить своему пастору и
посмеяться над ним, который не может, да и не желает отказываться от
исполнения своего долга. Их поведение было просто кощунством! Обходя
стороною божий храм и в то же время призывая священника совершать требы, они
обращали бога в своего слугу.
Вечерами пастора всегда можно было застать в его кабинете. Он сидел в
задумчивости, опершись подбородком на руку; лампа слегка коптила; у ног его,
свернувшись, лежали собаки; клетка с канарейкой была прикрыта занавеской,
чтобы свет не тревожил птицу. И с первых же слов пастора становилось ясно, о
чем он так неотступно размышлял.
- Ничего не добьешься в этой деревне! Я уже все испробовал! Что ни
возьми - хоть футбольный клуб, хоть воскресную школу, - нигде нет порядка!
Что поделаешь с таким народом, если у него ни почтительности, ни смирения и
послушания! Вам еще не приходилось сталкиваться с ними, как мне!
О его столкновениях с прихожанами и впрямь шла недобрая слава по всей
округе. Прошение о том, чтобы его убрали отсюда, написанное втайне и
поданное епископу, разумеется, ни к чему не привело. Пастора нельзя было
убрать из прихода ни под каким видом - это место купил ему отец.
Оказывалось, если прихожанам не нравится священник, это еще не значит, что
они могут от него избавиться - с тем же успехом они могли бы просить, чтобы
от них убрали самую церковь. Убедившись, что его позиция неприступна, люди
хмурились и говорили:
- Ладно, нам-то что!
Шел уже двадцатый год его пасторства, когда, не поладив с приходским
советом, он написал такое письмо: "Считаю долгом сообщить, что не намерен
впредь участвовать в заседаниях совета, так как, будучи христианином, я не
могу больше встречаться с теми, кто упорно отказывается ходить в церковь".