"Ярослав Голованов. Кузнецы грома ("Канун великого старта" #1)" - читать интересную книгу автора

Постановка И.Кваши. Странная какая фамилия: И.Кваша... Волейбол: "Химик" -
"Буревестник".
"Прогулки на катерах - лучший отдых". Подписка на собрание сочинений
М.Е.Салтыкова-Щедрина. "Левитин. Мотогонки по вертикальной стене". Конкурс
цветов. "Обманутая мать" - новый египетский кинофильм. Вечер поэзии...
Когда он читал афиши, настроение портилось. Весь этот пестрый, может быть,
и не всегда такой интересный, как о нем рассказывали афиши, мир городских
развлечений и увеселений уже давно катился мимо него. Он чувствовал, что
ушел из этого мира, потерял с ним всякую связь. И не то чтобы он не смог
пойти на этот вечер поэзии, например. Конечно, смог бы. Он ходил. Очень
редко, но ходил. Но вот, когда он ходил, когда слушал стихи и оглядывал
сидящих рядом людей, он чувствовал какую-то непонятную свою отчужденность,
чувствовал, что это случайность: он в этом зале. Им всегда владело не
осознанное до конца желание множить свои контакты с миром. Он любил новых
людей. Он вообще от природы любил узнавать.
Самой сильной чертой, определяющей его характер и поступки, была
любознательность. Наверное, меньше, чем кто-либо из тех шести человек,
которые сидели в одной из комнат седьмой лаборатории, годился он в
начальники, потому что любознательность его была глубоко индивидуальна и
наибольших успехов он мог бы достичь именно как исследователь, а не как
руководитель исследователей.
Просто в этом никто не разобрался.
Он защитил диссертацию раньше других, и ему "дали сектор".
Вот эта жажда нового и мучила его, когда он читал афиши. Мучила не
потому даже, что он не мог утолить ее сегодня, а потому, что (он
чувствовал это) он не утолит ее и завтра. Едва он выходил из проходной,
как подступали к нему со всех сторон бесчисленные маленькие заботы. Они
облепляли его, как рыжие лесные муравьи, забирались под одежду, жалили, и
не было никакой возможности ни убежать, ни стряхнуть их с себя. То матери
требовалось какое-то лекарство, а его не было ни в одной аптеке, то в
квартире начинался ремонт, долгий страшный месячник какой-то пещерной
жизни и средневекового произвола прорабов. Потом надо было отдать в чистку
плащ, и это пустяковое дело тоже вырастало в проблему, потому что вещи в
чистку принимали почему-то по утрам, когда они с женой уезжали на работу.
Потом надо было начинать думать о даче для Мишки, начинать "подыскивать".
И еще, и еще, и еще. Как в сказке, когда на месте отрубленной головы
Змея-Горыныча сразу вырастала новая голова, не было конца этим заботам.
Остро чувствовал он их бесконечность, и от этого иногда ему хотелось
послать все к черту, уехать очень далеко, заняться чем-нибудь совсем
другим. Жить где-нибудь в деревне, работать в колхозе. Или носиться, как
вот этот самый Левитин, по стене на мотоцикле, путешествовать с этой
стеной по всему Союзу... Но в свои тридцать два года слишком глубоко уже
пустил он корни в эту жизнь. Слишком крепко был спутан по рукам и ногам
тонкой цепочкой, каждое звено которой было маленьким "надо", чтобы
изменить что-нибудь... И еще были ребята: Игорь, Витька, Сергей. И была
работа, которую он ни за какие деньги и блага не мог бы бросить.
Он прочел где-то, что Эдисон неделями не выходил из лаборатории... И он
очень понимал Эдисона и завидовал ему. Завидовал работоспособности
Бахрушина и извечному кипению Эс Те. Он любил и умел работать. Это
чувствовал каждый, кто был рядом с ним. Но сколько бы ни сделал он, он