"Евгений Головин. Приближение к Снежной Королеве" - читать интересную книгу автора

полем помоек высятся удручающие пейзажи Капотни и Марьина, куда не
отваживается ступать нога человека (позже я встретил одного прописанного в
Капотне - его туша была покрыта утолщениями, панцирными пластинами,
выпученные глаза смотрели совершенно в разные стороны, короткая майка с
эмблемой общества "Память" едва прикрывала косоугольный живот...)
Евгений Всеволодович сидел на окраине Люблино, очерчивая рукой с
зажатой в ней бутылкой портвейна пронзительный чуть не оконченный знак -
скрещивая суставы и ясно сквозь зубы произнося - "Appolo deus omnia".
"Что это за картина? - спросил я. - Чему в мирах причин соответствует
картины пограничного Люблино?"
Он ответил: "Всякий раз, когда очередной демиург заболевает и отходит в
конвульсиях, в мире воцаряется некоторая пауза. Новый демиург еще не готов,
и реальность разевает свой оржавленный рот и хлопает ресницами ледяных
могил. Ритм рождений и смертей прерывается, остается недоумение. Оно-то и
воплощено в том, что мы видим. Мир умер, но не все это заметили..."
В другой раз Головин рассказывал, что в IV веке последние греческие
язычники видели в массовом порядке "похороны богини Дианы": она лежала,
неподвижно, застыло, на похоронных носилках, и грустные, бледные нимфы
молчаливо лили свои фиолетовые ядовитые слезы...
"Это убило то" и "то" отныне мертво.


Пронзенное ветром сердце

Головин принадлежит циклу предрассветной эпохи. В недрах исторической
полночи зябнут пальцы, тоскливо - с паузами в вечность - щелкает сухая
челюсть. Тонкая черная куртка, желтый свет московских окон (взгляд извне),
обращенные внутрь зрачки, жесткий недоверчивый таксист ("эти могут не
заплатить"), неизменный снег. Он не чувствует температуры, его тело легко
меняет вес на десятки килограммов, то расширяясь до объема солидного
плотного господина, то ссыхаясь в птичий скелет юноши или старика - все это
на протяжении одного вечера.
"Когда я родился, женился и умер, все время шел снег...." - говорит
Головин. Это не шутка, его губы никогда не допускают подъема уголков -
верная Луне гримаса строится по иной логике.
Головин воплощает в себе антитезу уюту или комфорту. Встречаясь с ним,
мы теряемся, сразу оказываемся в холодном, злом, абсолютно чужом мире. И
что-то подсказывает нам, что пути домой нам уже не найти...
Видимо, в свое время и сам он ушел и не вернулся, и с тех пор его
забыли ждать... Не в силах найти истока своего возникновения он ходит в
сердце метели, устало и радостно освещая путь разодранной грудной клеткой.

Возвращаюсь домой, возвращаюсь домой
Впереди идет какой-то человек
Впереди идет прохожий, у него наверно тоже
На губах ядовитый смех.

Он заходит в мой дом, он заходит в мой дом,
И в кабину лифта я вхожу за ним.
У него букет фиалок, ну а я наверно жалок