"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.I (Сорочинская ярмар" - читать интересную книгу автора

учившийся у какого-то дьяка грамоте, приехал к отцу и стал таким
латыньщиком, что позабыл даже наш язык православный. Все слова сворачивает
на ус. Лопата у него - лопатус, баба - бабус. Вот, случилось раз, пошли они
вместе с отцом в поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: Как это,
батьку, по-вашему называется? Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы.
Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и -
хвать его по лбу. Проклятые грабли! - закричал школьник, ухватясь рукою за
лоб и подскочивши на аршин, - как же они, черт бы спихнул с мосту отца их,
больно бьются! Так вот как! Припомнил и имя, голубчик! Такая присказка не
по душе пришлась затейливому рассказчику. Не говоря ни слова, встал он с
места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед,
засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под
лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то
бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с
золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на
лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, - и всё ни слова;
да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда
только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: Не мечите бисер перед
свиньями... Быть же теперь ссоре, - подумал я, заметив, что пальцы у Фомы
Григорьевича так и складывались дать дулю. К счастию, старуха моя
догадалась поставить на стон горячий книш с маслом. Все принялись за дело.
Рука Фомы Григорьевича, вместо того чтоб показать шиш, протянулась к книшу,
и, как всегда водится, начали прихваливать мастерицу хозяйку. Еще был у нас
один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие
выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове. Я нарочно и не
помещал их сюда. Еще напугаешь добрых людей так, что пасичника, прости
господи, как черта, все статут бояться. Пусть лучше, как доживу, если даст
бог, до нового году и выпущу другую книжку, тогда можно будет постращать
выходцами с того света и дивами, какие творились в старину в православной
стороне нашей. Меж ними, статься может, найдете побасенки самого пасичника,
какие рассказывал он своим внукам. Лишь бы слушали да читали, а у меня,
пожалуй, - лень только проклятая рыться, - наберется и на десять таких
книжек. Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко
мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно
и выставил ее на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора.
Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь. И то сказать, что там дом
почище какого-нибудь пасичникова куреня. А про сад и говорить нечего: в
Петербурге вашем, верно, не сыщете такого. Приехавши же в Диканьку,
спросите только первого попавшегося навстречу мальчишку, пасущего в
запачканной рубашке гусей: А где живет пасичник Рудый Панько? - А вот там!
- скажет он, указавши пальцем, и, если хотите, доведет вас до самого
хутора. Прошу, однако ж, не слишком закладывать назад руки и, как
говорится, финтить, потому что дороги по хуторам нашим не так гладки, как
перед вашими хоромами. Фома Григорьевич третьего году, приезжая из
Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою
кобылою, несмотря на то что сам правил и что сверх своих глаз надевал по
временам еще покупные. Зато уже как пожалуете в гости, то дынь подадим
таких, какие вы отроду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не
сыщете на хуторах. Представьте себе, что как внесешь сот - дух пойдет по
всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь