"Николай Васильевич Гоголь. Письма 1842-1845 годов " - читать интересную книгу автора

ее печатаньем. Уведомьте меня, ради бога, что случилось, чтобы я хотя по
крайней мере знал, что она не пропала на почте и чтобы знал, что мне
предпринять.

Я силился написать для Современника статью во многих отношениях
современную, мучил себя, терзал всякий день и не мог ничего написать, кроме
трех беспутных страниц, которые тот же час истребил. Но как бы то ни было,
вы не скажете, что я не сдержал своего слова. Посылаю вам повесть мою:
Портрет. Она была напечатана в Арабесках; но вы этого не пугайтесь.
Прочитайте ее, вы увидите, что осталась одна только канва прежней повести,
что все вышито по ней вновь. В Риме я ее переделал вовсе или, лучше, написал
вновь, вследствие сделанных еще в Петербурге замечаний. Вы, может быть, даже
увидите, что она более, чем какая другая, соответствует скромному и чистому
направленью вашего [вашему] журнала. Да, ваш журнал не должен заниматься
тем, чем занимается торопящийся шумный современный свет. Его цель другая.
Это благоуханье цветов, растущих уединенно на могиле Пушкина. Рыночная толпа
не должна знать к ней [к нему] дороги, с нее довольно славного имени поэта.
Но только одни сердечные друзья должны сюда сходиться с тем, чтобы безмолвно
пожать друг другу руку и предаться хоть раз в год тихому размышлению. Вы
говорите, что я бы мог достославно подвизаться на журнальном поприще, но что
у меня для этого нет терпенья. Нет, у меня нет для этого способностей.
Отвлеченный писатель и журналист так же не могут соединиться в одном
человеке, как не могут соединить"ся· теоретик и практик. Притом каждый
писатель уже означен своеобразным выражением таланта, и потому никак нельзя
для них вывести общего правила. Одному дан ум быстрый схватывать мгновенно
все предметы мира в минуту их представления. Другой может сказать свое
слово, только глубоко обдумавши, иначе его слово будет глупее всякого
обыкновенного слова, произнесенного самым обыкновенным человеком. Ничем
другим не в силах я заняться теперь, кроме одного постоянного труда моего.
Он важен и велик, и вы не судите о нем по той части, которая готовится
теперь предстать на свет (если только будет конец ее непостижимому
странствию по цензурам). Это больше ничего, как только крыльцо к тому
дворцу, который во мне строится. Труд мой занял меня совершенно всего, и
оторваться от него на минуту есть уже мое несчастие. Здесь, во время
пребыванья моего в Москве, я думал заняться отдельно от этого труда,
написать одну, две статьи, потому что заняться чем-нибудь важным я здесь не
могу. Но вышло напротив: я даже не в силах собрать себя.

Притом уже в самой природе моей заключена способность только тогда
представлять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я
могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей своей
громаде. А здесь я погиб и смешался в ряду с другими. Открытого горизонта
нет предо мною. Притом здесь, кроме могущих смутить меня внешних причин, я
чувствую физическое препятствие писать. [а. Притом я чувствую здесь
физическую невозможность писать б. Притом здесь кроме внешних причин я
чувствую физическое препятствие писать] Голова моя страждет всячески: если в
комнате холодно, мои мозговые нервы ноют и стынут, и вы не можете себе
представить, какую муку чувствую я всякий раз, когда стараюсь в то время
пересилить себя, взять [и взять] власть над собою и заставить голову
работать. Если же комната натоплена, тогда этот искусственный жар меня душит