"Николай Васильевич Гоголь. Статьи из сборника "Арабески" (1835)" - читать интересную книгу автора

впавшие в море, но долго еще не сливающие своих пресных вод с солеными
волнами; эти дикие, мощные стихии нового, упорно не допускающие к себе
чуждого влияния, но наконец невольно принимающие его; это старание, с каким
европейские дикари кроят по-своему римское просвещение; эти отрывки или,
лучше сказать, клочки римских форм, законов, среди новых, еще
неопределенных, не получивших ни образа, ни границ, ни порядка; самый этот
хаос, в котором бродят разложенные начала страшного величия нынешней Европы
и тысящелетней силы ее, - они все для нас занимательнее и более возбуждают
любопытства, нежели неподвижное время всесветной Римской империи под
правлением ее бессильных императоров.
Другая причина, почему неохотно занимались историею средних веков,
это - мнимая сухость, которую привыкли сливать с понятием о ней. На нее
глядели, как на кучу происшествий, нестройных, разнородных, как на толпу
раздробленных и бессмысленных движений, не имеющих главной нити, которая бы
совокупляла их в одно целое. В самом деле, ее страшная, необыкновенная
сложность с первого раза не может не показаться чем-то хаосным, но
рассматривайте внимательнее и глубже, и вы найдете и связь, и цель, и
направление; я, однако же, не отрицаю, что для самого уменья найти все это
нужно быть одарену тем чутьем, которым обладают немногие историки. Этим
немногим предоставлен завидный дар увидеть и представить все в изумительной
ясности и стройности. После их волшебного прикосновения происшествие
оживляется и приобретает свою собственность, свою занимательность; без них
оно долго представляется для всякого сухим и бессмысленным. Все, что было и
происходило, - все занимательно, если только о нем сохранились верные
летописи, выключая разве совершенное бесстрастие народов; везде есть нить,
как во всякой ткани есть основа, хотя она иногда совершенно бывает заткана
утоком [1]; как в лучистом камне есть невидимый свет, который он отливает,
будучи обращен к солнцу, - она исчезает только с утратою известий. Так и в
первоначальных веках средней истории сквозь всю кучу происшествий невидимою
нитью тянется постепенное возрастание папской власти и развивается
феодализм. Казалось, события происходили совершенно отдельно и блеском своим
затемняли уединенного, еще скромного римского первосвященника; действовал
сильный государь или его вассал и действовал лично для себя, а между тем
существенные выгоды незаметно текли в Рим. И все, что ни происходило,
казалось, нарочно происходило для папы. Гильдебрандт [2] только отдернул
занавес и показал власть, уже давно приобретенную папами.
История средних веков менее всего может назваться скучною. Нигде нет
такой пестроты, такого живого действия, таких резких противоположностей,
такой странной яркости, как в ней: ее можно сравнить с огромным строением, в
фундаменте которого улегся свежий, крепкий, как вечность, гранит, а толстые
стены выведены из различного, старого и нового материала, так что на одном
кирпиче видны готфские руны, на другом блестит римская позолота; арабская
резьба, греческий карниз, готическое окно - все слепилось в нем и составило
самую пеструю башню. Но яркость, можно сказать, только внешний признак
событий средних веков; внутреннее же их достоинство есть колоссальность
исполинская, почти чудесная, отвага, свойственная одному только возрасту
юноши, и оригинальность, делающая их единственными, не встречающими себе
подобия и повторения ни в древние, ни в новые времена.
Бросим взгляд на те из событий, которые произвели сильное влияние.
Главный сюжет средней истории есть папа. Он - могущественный обладатель этих