"Николай Васильевич Гоголь. Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном" - читать интересную книгу автора

ли это?
- Видите сами, что я.
- Господь с вами и все святые! Как! вы, Иван Иванович, стали неприятелем
Ивану Никифоровичу? Ваши ли это уста говорят? Повторите еще! Да не
спрятался ли у вас кто-нибудь сзади и говорит вместо вас?..
- Что ж тут невероятного. Я не могу смотреть на него; он нанес мне
смертную обиду, оскорбил честь мою.
- Пресвятая троица! как же мне теперь уверить матушку! А она, старушка,
каждый день, как только мы поссоримся с сестрою, говорит: Вы, детки, живете
между собою, как собаки. Хоть бы вы взяли пример с Ивана Ивановича и Ивана
Никифоровича. Вот уж друзья так друзья! то-то приятели! то-то достойные
люди! Вот тебе и приятели! Расскажите, за что же это? как?
- Это дело деликатное, Демьян Демьянович! на словах его нельзя
рассказать. Прикажите лучше прочитать просьбу. Вот, возьмите с этой
стороны, здесь приличнее.
- Прочитайте, Тарас Тихонович! - сказал судья, оборотившись к секретарю.

Тарас Тихонович взял просьбу и, высморкавшись таким образом, как
сморкаются все секретари по поветовым судам, с помощью двух пальцев, начал
читать:
- От дворянина Миргородского повета и помещика Ивана, Иванова сына,
Перерепенка прошение; а о чем, тому следуют пункты:

1) Известный всему свету своими богопротивными, в омерзение приводящими и
всякую меру превышающими законопреступными поступками, дворянин Иван,
Никифоров сын, Довгочхун, сего 1810 года июля 7 дня учинил мне смертельную
обиду, как персонально до чести моей относящуюся, так равномерно в
уничижение и конфузию чина моего и фамилии. Оный дворянин, и сам притом
гнусного вида, характер имеет бранчивый и преисполнен разного рода
богохулениями и бранными словами...

Тут чтец немного остановился, чтобы снова высморкаться, а судья с
благоговением сложил руки и только говорил про себя:
- Что за бойкое перо! Господи боже! как пишет этот человек!
Иван Иванович просил читать далее, и Тарас Тихонович продолжал:

- Оный дворянин, Иван, Никифоров сын, Довгочхун, когда я пришел к нему с
дружескими предложениями, назвал меня публично обидным и поносным для чести
моей именем, а именно: гусаком, тогда как известно всему Миргородскому
повету, что сим гнусным животным я никогда отнюдь не именовался и впредь
именоваться не намерен. Доказательством же дворянского моего происхождения
есть то, что в метрической книге, находящейся в церкви Трех Святителей,
записан как день моего рождения, так равномерно и полученное мною крещение.
Гусак же, как известно всем, кто сколько-нибудь сведущ в науках, не может
быть записан в метрической книге, ибо гусак есть не человек, а птица, что
уже всякому, даже не бывавшему, в семинарии, достоверно известно. Но оный
злокачественный дворянин, будучи обо всем этом сведущ, не для чего иного,
как чтобы нанесть смертельную для моего чина и звания обиду, обругал меня
оным гнусным словом.