"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Необыкновенные страдания директора театра" - читать интересную книгу автора

какого-нибудь фантазера-кукольника за настоящих живых людей, навеки заказана
область истинного поэта. Но и у этого, второго, актера тоже может быть своя
виртуозность, она, как ни странно это звучит, в том-то и состоит, чтобы как
можно точнее и решительнее сыграть этих самых марионеток, что при глубинном
проникновении в истину никак не возможно. Оба актера поэтому окажутся не в
ладу с правдой, но противоположным образом: один - стараясь правдиво сыграть
картинку-загадку, другой - черпая средства показа живых людей не внутри
себя, где таковые только можно найти, а из внешнего мира. Но это, пожалуй,
еще не все. Художник, чья вотчина - внутренний мир, невольно сообщает
низменному какой-то налет высокого, а тот, другой актер придает низменному
лишь видимость недоступной ему тайны. Таким образом, персонажи обоих актеров
будут как-то странно двусмысленны. Если бы Рафаэль изобразил крестьянскую
свадьбу, мы увидели бы апостолов, одетых крестьянами, а у Тенирса{413} в
каком-нибудь "положении во гроб" нашего господа хоронили бы, конечно,
веселые, с красными носами, только что вышедшие из трактира крестьяне.
Серый. Все это подмечено, может быть, прекрасно и тонко, но я стою на
том, что опыт противоречит вам. Разве богатой душе не присуще чувство
комического и трагического? Разве не способно живое, пылкое воображение
воспринять и передать то и другое с одинаковой силой?.. Разве художники и
писатели, в чьей власти и глубочайшая серьезность, и заразительнейшая
ирония, такие, как Шекспир...
Коричневый. Погодите... погодите!.. Разве я говорил об истинно
комическом, разве роли, для примера противопоставленные мною друг другу,
недостаточно ясно показывают, что я имею в виду лишь ничтожную забаву, фарс,
каковой, кстати, я вовсе не отвергаю начисто, если его играют с полной
свободой? Ведь и гримаса может в какой-то миг приятно пощекотать даже
высокую душу...
Серый. Ха!.. Вы увиливаете!.. Вы идете на попятный...
Коричневый. Никоим образом!.. Поговорим теперь об истинно комическом!..
Кто может отрицать иронию, которая заложена в человеческой природе, даже
определяет самую ее суть и при глубочайшей серьезности светится шуткой,
остроумием, лукавством. "Скрывать от себя остроумие{414} и лукавство природы
даже в самом священном и прелестном можно разве что став картезианцем и
сделав молчание и скрытничанье своей профессией", - говорит Тик во введении
к "Фантасту", хотя и по другому поводу. Судороги боли, пронзительные вопли
отчаяния выливаются в смех того изумительного веселья, которое болью и
отчаянием только и рождено. Полное понимание этого странного устройства
человеческой природы, наверно, и есть то, что мы называем юмором,
непроизвольно определяя для себя так глубокую внутреннюю сущность
юмористического, которое, на мой взгляд, есть то же самое, что истинно
комическое. Теперь я иду дальше и утверждаю, что это понимание, или,
собственно, юмор, сродни душе того артиста, который черпает свои портреты из
глубины человеческой природы. А отсюда опять-таки само собой следует, что
этот высокоодаренный актер будет одинаково сильно и правдиво играть и
комические, и трагические роли, это лучи, выходящие из одного фокуса!..
Серый. Теперь я, кажется, вполне понял вас и готов смиренно признать,
что путал истинно комическое с фарсом, вернее, объединил их в одну
категорию. Я назвал Шекспира, и теперь мне совершенно ясно, что только юмор,
как вы определяете это понятие, и делает живыми его персонажи.
Коричневый. Совершенно верно!.. Ни один писатель не познал всю глубину