"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Поэт и композитор (новелла)" - читать интересную книгу автора

доспехах - тонут в переполняющем нашу душу невыразимом томлении. Таково
неизреченное действие инструментальной музыки. Однако вслед за тем музыке
пора целиком вступать в жизнь, она обязана схватить все явления жизни и,
украшая слова и дела, говорить о вполне определенных страстях и поступках.
Так можно ли твердить о пошлом на языке величественных слов? И может ли
музыка провозвещать нечто иное, нежели чудеса страны, откуда доносятся до
нас ее звучания? Итак, поэту время снаряжаться в полет, и этот смелый полет
занесет его в дальнюю страну романтического. Там во всем блеске свежих
красок обретет он чудесное, что должен будет принести с собою назад, в
жизнь, так, чтобы все верили ему, так, чтобы мы, отлетая от жалкой обыденной
жизни, словно в блаженном сновидении бродили по цветочным аллеям
романтической страны и разумели лишь ее язык - слова, звучащие для нас
музыкой.
Фердинанд. Выходит, ты защищаешь лишь романтическую оперу - с феями,
духами, чудесами, превращениями?
Людвиг. Во всяком случае я считаю романтическую оперу единственно
правдивой, потому что родина музыки - романтическое царство. Впрочем, поверь
мне, - я в высшей степени презираю те жалкие поделки, в которых перед нами
являются бестолковые и нелепые духи, громоздятся чудеса без причины и
следствия - все только, чтобы позабавить взор праздной толпы. А подлинно
романтическую оперу способен создать лишь гениальный, вдохновенный поэт,
ведь только он приносит в нашу жизнь чудесные явления царства духов и только
на его крыльях мы переносимся через пропасть, отделяющую нас от этого
царства, - поселившись в чужой стране, мы начинаем верить чудесам, какие
зримо творятся на наших глазах вследствие непременного воздействия высших
натур на наше бытие и создают все те мощно овладевающие нашей душой
ситуации, которые наполняют нас то ужасом, то упоением и блаженством. Одним
словом, в распоряжении поэта, который изображает чудесное, должна находиться
волшебная сила поэтической правды, и только она одна способна увлечь нас за
собою, но холодными и безучастными оставит нас нелепый фарс - капризная цепь
бесцельных волшебств: они, как это подчас бывает, нужны лишь для того, чтобы
дразнить паяца, переодевшегося оруженосцем. Итак, друг мой, в опере высшие
существа должны зримо воздействовать на нас, перед нашим взором должно
разворачиваться романтическое бытие, сам язык должен возвыситься, или,
вернее говоря, он должен заимствоваться в том дальнем царстве и становиться
музыкой, пением; тут даже действия, ситуации, воспаряя перед нами в могучих
звучаниях, сильнее овладевают нами и увлекают нас за собой. Вот так и музыка
должна проистекать непосредственно и непременно из поэзии, как я и
утверждал.
Фердинанд. Теперь я вполне понял тебя, думаю об Ариосто, думаю о Тассо.
И все же мне кажется, что создать музыкальную драму, выполнив при этом все
твои условия, - дело не простое.
Людвиг. Опера - это творение гениального, подлинно романтического
поэта. Вспомни о великолепном Гоцци. В своих драматических сказках он вполне
осуществил все то, чего требую я от либреттиста; трудно даже понять, почему
до сих пор этой сокровищницей превосходных оперных сюжетов пользовались так
редко.
Фердинанд. Признаюсь, Гоцци очень взволновал меня, когда я много лет
тому назад читал его, но, естественно, я не смотрел на него с той стороны,
что ты.