"Магия и культура в науке управления" - читать интересную книгу автора (, Андреев Алексей)

Глава 3. Мир и Образ мира

Когда я говорю: в устройстве нашего мира станем как дети и будем обо всем договариваться, я немного лукавлю. Как психолог-прикладник. У нас пока нет никакой возможности договариваться. И для того, чтобы она появилась, мне и нужно заполучить от вас самое первое и самое простое согласие, пусть даже бездумное пока еще. Пусть построенное исключительно на чувствах. Лишь бы было хоть что-то, на что можно было бы опереться. Человек — настолько сильный Дух, что с ним ничего нельзя сделать помимо его воли. Он даже Бога запросто может не впустить в себя и не признать. Попробуйте сами оценить свою силу, исходя из этого имени — Человек-Богоборец!

Поэтому, чтобы хоть что-то получилось, мне нужно вести вас по согласиям. И не просто заручаться вашим доверием, а вызывать у вас исключительно разумные ответы, которые с неизбежностью подводят вас к решениям совершать определенные поступки. Это значит, что моя задача — всего лишь заставить вас думать в строго определенном направлении и удерживать это состояние до тех пор, пока не будут совершены все ходы мысли и вы сами не придете к тому решению, которое будет вашим и только вашим. Мне же остается лишь надеяться, что при этом оно совпадет с моим решением, и мы вместе приступим к одному и тому же делу.

И вот тут я попадаю в ловушку, которая и заставляет меня хитрить, потому что каждый из читающих эти строки уже знает, о чем я говорю, и нисколько не сомневается в том, что умеет думать и договариваться. И в общем-то он прав. Но поглядите на наших политиков, которые заняты только тем, что думают и договариваются, и вы поймете, что в их сознании имеются какие-то помехи и тому, и другому. Для нас это означает, что все умеют думать и все умеют договариваться, но каждый делает это как-то по-своему, так что остальные его не понимают. Мысль изреченная есть ложь...

Как нам договориться однозначно, как действительно прийти к такому состоянию, когда мы увидим один и тот же образ, который и будем воплощать в жизнь? Как мне вырваться из той ловушки, в которую я сам загнал себя, предположив, что мы можем построить собственный мир всего лишь договорившись?

Пока как прикладник я вижу лишь один путь — предельно подробно описать тот образ мира и предприятия ему соответствующего, который вижу я, и обсудить его со всеми желающими заняться творением миров. А во время обсуждения выявить все разночтения предложенных образов и понять, чем они вызваны. Если разным пониманием того, как надо делать дело, то надо расходиться, потому что это означает, что мы хотим построить разные миры. Если явными ошибками, то придется править того, кто их совершает — меня или тебя. А вот если неспособностью что-то понять или увидеть, то дело за психотерапией или тем разделом прикладной культурно-исторической психологии, который мы называем психотехникой. Проще говоря, тогда надо лечить самих себя, восстанавливая способность воспринимать образы, создавать их, решать с их помощью задачи. В общем, лечить и восстанавливать все то, что входит в понятие «думать». Можно назвать это Разумом.

Но если мы пойдем этим путем, неизбежно налетим на нехватку чисто психологических знаний не только о том, что значит думать, но и о том, как вообще устроена эта наша способность, которую иногда называют Разум, иногда Мышление, а то и Сознание.

Причем нехватку не просто у читателя или у меня. Нехватку знаний об этом испытывает и вся колоссальная по размерам академическая психология. Настолько серьезную нехватку, что профессионализм в академической психологии, скорее, создаст помеху в создании чего-то действительно жизненного. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы на основе академической психологии было создано денежное дело? Если кто и становится богатым человеком, так это только тот, про кого можно сказать, что он прирожденный психолог, а не ученый. Иначе говоря, дело удается делать тем, кто тонко чувствует людей и умеет управлять их поведением, а не тем, кто защищал диссертации по психологии. Им всем вполне можно задать вопрос, который задают подростки тем, кто умничает: если ты такой умный, то почему ты не такой богатый?!

В книге по управлению не совсем уместно подробно излагать психологию мышления, но кое-что из основ мне ввести все-таки придется. И тут я должен буду сделать кощунственное предложение. Я предлагаю в понимании этого явления отказаться от того, что считает правильным академическая психология XX века.

Почему? А потому, что это «правильное» не работает и по-настоящему ничего, кроме обилия диссертаций, не объясняет. А поскольку у нас нет задачи занять достойное место в сообществе ученых, а нужно нам создать прибыльное предприятие или целую экономику малого сообщества, то придется наплевать на все умные теории и использовать то, что действительно работает. И тут я склонен воспользоваться теми объяснениями, которые давали мне старики-мазыки. Может быть, кое-что из сказанного ими будет звучать даже дико для просвещенного уха, но сейчас не то время, чтобы кичиться снобизмом. Утопающему не грех хвататься и за соломину.

Так вот, дедки эти, которых в их деревнях считали доками и почти что колдунами, утверждали, что Сознание наше что-то вроде тонкоматериальной среды, заполняющей Вселенную. Ум же есть способность Сознания стекать со встречающихся ему плотностей. Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше.

Сталкиваясь с жестким, холодным, горячим, голодом, жестокостью, со всем, что уменьшает наше здоровье и убивает жизнь, наше Сознание воспринимает это как плотность и, словно вода с камней, стекает с него в мягкое, теплое, любящее, сытость.

При этом Сознание способно запоминать все, с чем сталкивается. Оно именно та среда, в которой все, с чем ты входишь в соприкосновение, оставляет отпечатки или впечатления. Платон вслед за Сократом приписывал эту способность запоминать, сохраняя отпечатки, душе. При этом сами отпечатки он называл эйдосами, что на русский переводится как образы. Не будем сейчас обсуждать, едина ли природа платоновской «души» и «сознания» мазыков. Важно одно, сознание способно создать образ для всего, с чем сталкивается, а потом способно хранить его, то есть помнить.

Это значит, что в Сознании имеются образы для всех видов «плотностей», с которыми ты сталкивался с самого рождения. А также образы всех видов взаимодействий с этими плотностями, в которые ты с ними вступал. Точно так же, как и всех видов «отекания с этих плотностей», то есть всех видов преодоления помех твоему выживанию на планете Земля.

Старики называли способность Сознания стекать с плотностей Умом. Иначе говоря. Ум — это способность находить возможности выжить в тех условиях, которые создает мир. Причем неважно, какой мир — Мир-природа или Мир-общество. Любой мир постоянно создает помехи нашему выживанию, и даже когда, как кажется, он их не создает, мы все-таки могли бы жить лучше, то есть в блаженстве. Значит, мы просто смирились с тем, что окружающий нас мир медленно изнашивает нас, убивает незаметно. Но смириться еще не значит не ощущать, что мир мог бы быть и лучше. Ум все время ищет возможность улучшить жизнь за счет преодоления смертоносных воздействий.

При этом Ум, по понятиям мазыков, делится на три части:

стихиальную или Стих, как они говорили, Разум и Мышление.

Стих оказывается прямой способностью стекать с любой плотности, преодолевая препятствие к выживанию, не запоминая его. Наверное, это сопоставимо с тем, что древние китайцы говорили о Дао.

Разум начинается со способности творить, хранить и использовать образы. Сталкиваясь с внешним миром, сознание ребенка (а «створожившимся сознанием» старики считали даже человеческое тело) приходит в первые взаимодействия с плотностями этого мира. И оно их запоминает, храня в теле память о боли. Я, думаю, именно это представление о том, как ребенок знакомится с миром, и заставило стариков использовать именно понятие «плотности» для разговора об Уме. Первое болезненное противодействие, которое осознается и запоминается ребенком — это всегда плотность. Плотность тканей материнского тела, плотность стола, на котором он лежит, плотность тканей, в которые он завернут и которые ослабляют боль от соприкосновения с плотностью дерева. Затем появятся всякие углы и выступы, о которые ребенок бьется, и которые несут боль, то есть предупреждение о том, что тело разрушается.

А потом появится горячее и холодное. И оно тоже будет разрушать тело и поэтому восприниматься болью. И через понятие образа мира

«боли», горячее и холодное можно тоже условно назвать плотностью, которую надо обтекать, то есть избегать в жизни. Как и голод.

Сознание запоминает в виде образов все: и боль, и виды плотностей, и способы, которыми удавалось их обтечь. Лишь постепенно к разным видам плотностей прикрепляются их имена, бытующие в принявшей тебя культуре или в обычаях твоего народа, если говорить по-русски. Но это и есть вхождение культуры в Сознание, но отнюдь не вхождение Разума.

Разум может использовать для всех явлений мира и обычные имена, но при этом он все время видит те образы простейших взаимодействий, которые создавал сам до появления имен. С возрастом это состояние видения плотностей и болей уходит глубоко внутрь, но никуда не девается, не исчезает. И ты, глядя на окружающий тебя мир, помнишь, как называются в нем все вещи, потому что так тебе удобней общаться с соплеменниками. Но видишь ты при этом не имена, а плотности и боли.

Проверь, ткни уголком этой книги себе в глаз. Попробуй это сделать действительно и повтори несколько раз, и ты почувствуешь, что сначала делаешь это вполне легко, но на определенном расстоянии от глаза, назовем его расстоянием выскакивания боли, что-то выскакивает из твоего подсознания и тормозит твою руку. Я даже слышу, как в твоих ушах звучит смешок и вполне определенные слова: нашел дурака! Или — что я, дура, что ли, себе в глаз тыкать!

Конечно, после того, как расстояние выскакивания боли преодолено, можно осторожно довести уголок книги до глаза, но больно себе будет делать только сумасшедший. Да мне это и не нужно. Нужно было только увидеть, что за знанием того, как называются вещи этого мира, у нас скрывается знание боли, хранящейся в этих вещах, а значит, знание того, что своей плотностью эта вещь может причинить нам боль.

Вот это и есть самая основа Разума.

Мазыки называли ее Материком, потому что рождается она как отражение в сознании человека некоего «материка», земной основы. Если помните, материком зовут ту основу земли, на которой лежит плодородная почва, в которой растут растения. Из Материка человеческого сознания вырастает вся человеческая культура. При этом я бы хотел обратить ваше внимание кое на что еще. Во-первых, на то, что эта основа состоит из множественных воспоминаний ваших столкновений с вещами, предметами и явлениями этого мира, сохраненных в столь же многочисленных образах. Их можно назвать образами вещей и образами простейших взаимодействий. Но образы эти так плотно и многослойно наложились друг на друга, что разобраться в них и выявить начальные очень и очень сложно.

А во-вторых, я хочу, чтобы вы не забывали того «дурака» и тот «смех», которые внезапно выскочили, как только мы попробовали ковырнуть Разум поглубже и попроще. С одной стороны, чем проще — тем ближе к простейшим взаимодействиям. Это, вроде бы, ясно. Но с другой стороны, чем проще мы действуем, тем глупее выглядим в глазах людей. Додуматься — тыкать себе углом книги в глаз! — мог только дурак! Даже если это назвать психологическим экспериментом, все равно это вызывает подозрения! Или дикий смех, простите!

Вот это и есть самая страшная ловушка человечества. Способность думать — это основная черта Разума, как считается. Но думать — значит решать задачи по преодолению помех нашему существованию. И учимся мы этому не в институтах. Дай бог, если за всю школу и все институты, которые мы кончаем, мы добавляем к уже имеющейся способности думать хоть один процент. В школе и институтах мы учимся не думать, а думать в соответствии с определенными образцами, принятыми в культуре или определенных обществах. Вроде научного сообщества. Иными словами, не думать мы там учимся, а загонять свою уже имеющуюся способность думать в колеи определенных образцов, как их называют, алгоритмов. То есть принятых способов решать задачи.

Думать мы в своей жизни учились, лишь когда каждый миг сталкивались с чем-то неведомым, что причиняло боль, и искали способы избежать ее. Это в детстве, особенно раннем. Вся остальная учеба — это лишь причесывание мозгов под моду соответствующего столетия.

Но как мы воспринимаем ребенка, который учится думать и вляпывается во все встречное говно? Как дурака. Точнее, пока он совсем маленький, как милого, смешного дурачка, а чуть подрос — как безнадежного идиота. Это то-то существо, которое единственное из всего его окружения действительно живет исключительно одним только разумом!

А разве взрослые, которые смеются над маленьким дурачком, не разумны? Ведь они-то ошибок не совершают. А вот для их состояния ума старики использовали слово Мышление.

Я уже рассказывал, что как только Разум находит способ преодолевать определенную помеху жизни, он проверяет его, а потом закрепляет в жестком образе, который теперь должен всегда использоваться в подобных случаях, потому что он определенно дает решение и себя оправдывает. Такой жесткий образ ответа на определенное воздействие мира называется Образцом.

Из подобных образцов и состоят и то, что называется Мышлением, и вся Культура или Обычай.

Это значит, что человек, находящийся в Мышлении, гораздо реже ошибается, чем человек в Разуме. Разве что неправильно узнает то, с чем столкнулся. Но зато он и не думает!..

И как ни странно, но именно Разум неразрывно связан с Дураком. Вся жизнь Разума — это борьба с неведением, с Глупостью, но всегда Разум оказывается Дураком в глазах Мышления из-за своих ошибок.

Это выбор. Большой жизненный выбор для каждого. Думать или быть неуязвимым и безошибочным в глазах остальных людей... Это настолько лично, что я даже не осмеливаюсь предложить его вам. Пусть каждый сам решает, делать ли этот выбор и даже замечать ли его существование. Быть как все и не думать, а мыслить — требование не случайное. За ним неуязвимость и желание выжить в обществе себе подобных. Как можно призвать человека пойти против течения, которое только и ждет, чтобы убить его?!

Поэтому мы ограничимся обсуждением сугубо теоретических вопросов, связанных с понятием Разум. Тех. что обеспечивают способность договариваться и включать Разум тогда, когда это необходимо для решения определенной задачи. А это основной способ выжить в обществе людей — в основном жить по образцам и включать Разум тогда, когда сталкиваешься с задачей, в образцах не решаемой. Например, где перехватить до получки, когда у всех знакомых уже занял и не по одному разу? Или как извернуться и не платить, когда тот, кто давал, сам помирает с голоду? Итак, образы простейших взаимодействий с миром создаются каждый раз, когда ты, «еще совсем бессмысленным ребенком» сталкиваешься с этим миром в виде того, что заполняет окружающее пространство. То есть с вещами. Что происходит с этими образами дальше?

Они хранятся. Ясно, что в памяти. Но память понятие непростое. По мере того, как увеличивается количество и разнообразие подобных образов взаимодействий, память тоже начинает усложняться. Я не буду сейчас рассказывать о том, как из подобных простых образов рождаются сложные, которые называются понятиями. Это неплохо описано в академической психологии, начиная с Пиаже и Выготского. Меня интересует другая часть памяти, потому что она оказывается несущей основой Разума.

Это — Образ Мира.

Постарайтесь увидеть, что ребенок все детство постоянно обо что-то бьется, трется, режется, обжигается... И все это окружающее вначале внутри дома. Потом во дворе. Что запоминает ребенок? Точнее, что хранит его память?

Образ дома как места, где расположены Образы вещей и простейших взаимодействий со всем, что бьет, трет, колет, режет, обжигает, обмораживает, прищемляет... А также с тем, что гладит, дует, целует, ласкает, кормит, моет, греет...

Вот это и есть тот Мир, который лежит в памяти каждого из нас в самой глубине. Он постепенно расширяется до Двора, улицы, деревни, города, страны, планеты, вселенной... Впрочем, это уже не важно. Расширять можно как угодно. Разум закладывается в Доме и на Дворе. На улицу выпускают только более или менее разумных детей. Там мы изучаем не столько простейшие взаимодействия, сколько простейшие взаимоотношения. То есть не Мир-природу, а Мир-общество. Но это уже совсем особый разговор.

Получается, что Образ Мира, лежащий в основе Разума, — вполне определенное психологическое явление, не имеющее отношения ни к каким картинам мира, в том числе и к научным. Как сказал бы академический психолог, эти картины мира — всего лишь концепции. Иначе говоря, наши представления о том, что есть мир. Образ же мира — это вовсе не представление и никакому намеренному воздействию, никаким изменениям не поддается. Если, конечно, не знать, как воздействовать. Но мы сейчас рассматриваем обычную психологию, а не особые знания док.

И назывался этот первый Образ мира, состоящий из простейших взаимодействий с телами Матери и Земли, как вы уже, наверное, поняли, Материком.

Надо еще отметить такую вещь, что Материк, родившись в детстве, конечно, не застывает. Он медленно развивается, но не через обретение каких-то дополнительных представлений, а только через накопление боли от взаимодействий или взаимоотношений с другими людьми или обществом. В итоге мазыки говорили о нескольких Образах Мира, соответствующих разным возрастам человека. У всех их были свои имена и свои особенности. Но к этому я вернусь позже.

Пока достаточно будет сказать, что Образ Мира — это наши знания об устройстве мира и о том, как в нем жить. Эти «знания» уложены в таком виде, что мы даже и не оцениваем их как знания и даже вообще не замечаем. Тем не менее, они очень действенны и правят всем. При этом самый ранний слой этих знаний целиком связан с прямыми взаимодействиями с природными явлениями. Но чем старше мы становимся, тем лучше мы познаем Мир-природу в доступной нам части ее, и тем меньше налетаем на боль от природных явлений. Но зато все больше начинаем познавать Мир-общество. И это познание точно так же идет через боль. Вначале телесную, которую причиняют нам другие люди, а потом и через душевную, значит, как бы нематериальную боль. Пусть она нематериальна, но болит дольше телесной! Из нее-то и соткан Образ мира-общества. А предприятие свое, как и свое сообщество, нам предстоит создавать, в первую очередь, в Мире-обществе.

Так как же устроен мир, в котором мы живем? Что нужно знать, чтобы в нем выжить и выжить хорошо?

Во-первых, конечно, мы должны знать наш мир как Мир-природу. И мы его знаем в достаточном для жизни объеме. Но не более.

Все остальное мышление, а это большая часть, поглощено знаниями о том, как устроен Мир-общество. Это во-вторых. Мы в гораздо большей мере живем в нем, а не в природе. Поэтому просто забудем пока о природной основе нашего мира. Будем исходить из того, что мы живем в Обществе.

И первое, что надо знать об этом мире — это правила и права. Как сказал один маленький мальчик: А кто у нас в доме больше всех не имеет права? Вот на этом вопросе и держится все общество. Через правила и права проявляется все устройство нашего мира, и весь наш мир познается с их помощью. Правила предписывают и запрещают, права разрешают и защищают.

И, не вдаваясь в долгие доказательства, можно определенно сказать: и то, и другое — по сути, договорные явления. Причем, что в самом раннем детстве, что на уровне основного закона страны, мы постоянно договариваемся о правилах и правах. Они являются одним из самых поздних образований Образа Мира, но в силу этого и самым ближним к нашему взгляду. Они застят нам и свет, и действительное понимание устройства мира. Поэтому изучать устройство мира надо с них, как, впрочем, и искусство договариваться. Любые договоры между обычными людьми работают на этой земле лишь настолько, насколько в них вложена сила того или иного правила или закона.

Конечно, правила и права — это не прямые договоры. Чаще всего так получается, что нам их навязывают вместе с рождением. И тем не менее, даже самые страшные режимы постоянно напоминают своему народу, что конституция — это закон, введенный по согласию народа и для народа. Впрочем, любой режим старается показать, что он действует в интересах народа, даже если разворовал всю страну и многократно предал свой народ.

Однако ничто не отменяет того, что все законы и правила действуют по согласию с людьми, если мы посмотрим на это с психологической точки зрения. Даже если мы заявим, что никто с нами не договаривался ввести уголовное законодательство, тем не менее то, что мы его не нарушаем, означает, что мы этот договор приняли и исполняем. Пусть нас заставили его принять. Но выбор у нас был, и многие люди отказываются принимать подобные навязанные договоры. Правда, при этом они не менее вынужденно-осознанно принимают иные правила. Но это уже другой вопрос. Главное — все мы живем по тем или иным правилам, которые определяют наши права и обязанности. Ведь правила, по сути, договоры людей между собой, но навязываемые через узел силы, правящий обществом, который называется правительством.

Задача правительства — поддерживать устройство нашего мира-общества. А это значит, что это устройство самосохраняет себя с помощью правительства. По крайней мере, это совершенно верно в отношении той части общественного устройства, которое называется государством.

Понимание государства как машины для эксплуатации одних общественных групп другими, созданное коммунизмом, безусловно, во многом верно.

Государство — это машина, в том смысле, что под машиной мы понимаем любое приспособление, способное работать и без человека. Государство — это, я бы сказал, огромная машина по перегонке силы. Она, если искать какой-то наглядный образ, скорее химическая или двигатель внутреннего сгорания, чем простой станок. В ней множество труб-каналов, емкостей, вроде поршней. Людей в ней нет, в ней используется некая среда, которую коммунисты называли массами. Массы людей перераспределяются по ходам и каналам государства между различными емкостями-силовыжималками. Там на них оказывают давление, и они начинают шевелиться, вызывая движение поршней. Появилась сила — будет проделана работа.

Куда идет эта сила? На поддержание самой машины и на поддержание жизни тех же масс. Что плохо — машина эта из дурного сна или абсурдного фильма. Мало того, что она дико выглядит, но она ещё и насквозь дырява и неуклюжа. Сила, словно пар, садит изо всех её щелей и тут же разворовывается теми, кто не захотел подчиниться правилам. Их тоже целое общество или, своего рода, сходная машина по высасыванию первой машины. Все живут за счет этой силы, и все это бессмысленно.

Важно увидеть то, что оказаться вне государственной машины вполне возможно. Хотя бы уехать в другое государство. Правда, при этом попадаешь в новую машину. Но если ты хоть однажды начал видеть границы машин и их работу, ты уже свободен внутренне. Ты можешь творить собственную жизнь. Однако начать нам придется с умения договариваться. Теперь, когда я в самых общих чертах обрисовал образ такого явления, как Разум, можно задаться и вопросом о том, а что же такое договоренность? И мы увидим, что на поверхности, то есть в той части Образа Мира, которую мы можем назвать слоем Правил, договоренность — это что-то вроде бумаги, на которой двое договаривающихся письменно или устно условливаются о чем-то, что должно быть сделано, к примеру. Я осознанно говорю об этом подчеркнуто упрощенным бытовым языком.

Но если мы заглянем за этот слой в ту часть Образа Мира, которая ближе к простейшим взаимодействиям, то поймем, что договариваться мы можем, по сути, о двух вещах: или об Образе действия или об Образе вещи.

Когда мы договариваемся об Образе вещи, то на самом деле мы договариваемся об имени этой вещи или, точнее, какой образ нам привязать к определенному имени, чтобы другой нас понимал. Значит, вытаскивал из памяти тот же образ, когда будет названо это имя. Не думайте, что это было понятно только каким-то особенным старикам-докам из мазыков. Это общее место для всей русской народной культуры. Прочитайте пару побасенок из сборника «Северных сказок» Н. Ончукова24, происходящих, кстати, все из того же Верхневолжья, что и мои мазыкские сборы.

Прибакулочка

Шел мужик из Ростова-города, стретилса ему мужик, идет в Ростов-город. Сошлись, поздоровались.

— Ну, что у вас в Ростове хорошего деитца ?

— А что у нас — пошел мужик на поле, понёс семе посеять, да дорогой просыпал.

— Это, брат, худо.

— Худо, да не порато.

—А что, брат, таково?

— А он просыпал, собрал.

— Это, брат, хорошо.

24 Северные сказки. Сборник Н.Е. Ончукова // Записки Императорского Русского Географического Общества по Отделению Этнографии. — Т. XXXIII — СПб., 1908. (Переиздано: СПб.: Тропа Троянова, 1998.)

— А хорошо, да не порато.

—А что, брат, таково?

— Он пошел на поле, семе посеял, ему навадилася черная попова комолая бесхвостая корова, у него семе-то и поела.

— А это ведь медведь был ?

— А какой медведь, полно на хер пердеть! Я прежде медведя знавал, медведь не такой: медведь серой, хвост большой, рот большой.

— А то ведь волк.

— Какой волк, хер тебе долг! Я прежде волка знал: волк красинь-кёй, низинькёй, сам лукавинькёй, идёт по земли и хвост волокёт.

— А то ведь лисича.

— Кака лисича, хер тебе под праву косичу! Я прежде лисицу •знал: лисича белинькая, малинькая, бежит, прискочит да сядет.

— А то ведь заец.

— Какой заец, хер бы тибе в задницу! Я прежде зайца знал, заец не такой: заец малинькой, белинькой, хвост-нос чернинькой, с кустика на кустик перелетыват, сам табаркаёт.

— А то ведь куропатка.

— Кака куропатка, хер бы тибе под лопатку! Я прежде куропатку знал: куропатка серинькая, малинькая, с ёлки на ёлку перелё-шывает, шишечки покляиват.

— А это тетеря.

— Кака тетеря, хер бы тебе запетерил! Я прежде тетерю знал:

тетеря белинькая, малинькая, хвостик черненькой, по норкам поска-кчват, сама почирикиват.

— А это ведь горносталь.

— А поди ты на хер, перестань. Да и прочь пошел.

Прибакулочка

Шел мужик из Ростова-города, стретилса ему, идет мужичек в /'остов-город; сошлисьи поздоровались.

— Ты, брат, откудова ?

— Я из Ростова-города.

— Что у вас хорошего в Ростове деитца ?

— А что, у нас Ваньку Кочерина повесили.

— А за что его, милова, повесили ?

— Да за шею.

— Экой ты, братец, какой беспонятной, да в чем его повесили-то?

— А в чем повесили— в сером кафтане да в красном колпаке.

— Экой ты какой беспонятной— какая у него вина-то была?

— А не было вина-то, он, сударь, не пил.

— Экой ты беспонятной— да что он сделал-то?

— А что сделал— он украл у Миколы подковки, у Богородицы венок с головы.

— Эка, паря, милой Ваня, у его невелика была вина-то, да его и за это повесили.

Как видите, русская сказка, то есть русская народная культура не только обыгрывает это сложное явление несоответствия образа вещи ее имени или непонимание образа происходящего действия, но еще и почему-то соотносит это непонимание или глупость с матерной бранью. Однажды мне придется рассказать об этом гораздо подробнее, но и сейчас необходимо сказать, что старики называли самую основу Разума Материк, прямо соотнося ее и с взаимодействиями с матерями — родной матушкой и матерью Сырой землей — и с матерной бранью. Брань — это не ругань, это война. Матерная брань — это война Разума с Дураком. Можно сказать, что это заклятия на изгнания из нас Глупости. Смех и Матерная брань — два обязательных спутника Разума. Два волка, бегущие у ног этого Бога, или два ворона, сидящие на его плечах. Но об этом в другой раз.

Итак, Образ вещи может быть очень сложным, требующим действительного обсуждения в деталях. Но это значит, что его творят во время обсуждения. Мы как бы договариваемся во время любого бытового общения о том, какими должны быть образы тех или иных вещей. На это уходит значительная часть нашей'' жизни. По сути, именно заключение этих договоров и есть образование или обретение культуры. Культура — это договоры о том, какие образы должны соответствовать именам. Именам вещей или. именам действий.

Когда мы договариваемся об Образе действия, мы действительно должны собрать воедино множество образов простейших взаимодействий или взаимоотношений, чтобы из них и с их помощью собрать Образ той вещи, о которой мечтали. Например, образ Рая, или своего Предприятия. И получается, что в основе всего искусства договариваться лежат простейшие образы — или образы вещей, как мы их создали во время самых ранних столкновений с этими вещами, или же образы взаимодействий с вещами. Назывались у мазыков такие образы Истотами. Истота если обратиться к Далю — это истина. Истотное — истинное. Самая основа Разума состоит из Истот, которые складываются в Образ мира. Именно он подсознательно считается нами истинным или Образом истинного мира. Все остальное ощущается ложью, а неспособность отличать ложное от истотного — глупостью. Отсюда и рождается у Тютчева:

Мысль изреченная есть ложь... Образ, обретший слово...

И тут пример из Ончукова нам очень полезен. Одна и та же вещь, имеющая одинаковый образ у представителей двух обществ или двух культур, может иметь разные имена. Следовательно, разные имена, то есть разные слова, могут вызывать у членов разных сообществ разные образы. И чем проще этот образ, чем чаще встречается в обыденной жизни соответствующая ему вещь, | см вернее один человек будет считать другого дураком, если тот не понимает имени этой вещи. Точнее, узнает под этим именем другой образ. Глупость — это неспособность понимать простейшие вещи! Но как неоднозначно все это с точки зрения прикладного психолога!

Но этим сложности не исчерпываются. Если некая вещь на )гой планете существует в своем определенном виде, то человеческое сознание может сделать с этой вещи образ предельной точности. А может и не сделать. Стоит вспомнить суфийскую притчу о трех мудрецах, в темноте исследующих слона. Для одного слон оказывается шлангом, для другого — столбом, а для третьего — веревкой. Значит, мы вполне можем налететь на то, что не понимаем друг друга или не можем работать вместе, если даже говорим об одном и том же.

Но настоящие сложности начинаются после того, как мы договорились о вещах или именах и уверенно знаем, что видим одинаковые образы. Теперь можно бы и действовать, но у каждого свои образы взаимодействия с этими вещами. И когда мне кто-нибудь предложит свистнуть тебе в ухо, я еще очень и очень подумаю, чем это для меня обернется. Почему? А потому что культура, в которой я рос, позволяет предположить, что «свистнуть в ухо» — это значит, издать громкий, пронзительный звук. Но вдруг мое предположение неверно и от меня ожидается что-то другое?

И культура играет свои шутки с образами простейших взаимодействий. Но еще страшнее то, что сами взаимодействия у каждого записаны по-разному. Если даже мы снимем слой культуры, мешающий пониманию, и «свистнуть в ухо» будет для нас означать, что надо издавать свистящие звуки, а не бить, вдруг окажется, что один умеет свистеть очень громко, а второй, особенно вторая, так и не научился этому за всю жизнь. Она не свистит, а шипит! И значит, для одного «свистнуть в ухо» вызовет образ свиста, а для другого — шипения.

И я вас уверяю, что мы все не имеем очень многих Образов действий из числа тех, которые считаются чуть ли не обязательными для человека нашей культуры. Как и очень многих Образов вещей или состояний, считающихся прямо неотторжимыми от понятия «человек». У нас не культура, а сплошные дыры!

Значит, прежде чем договариваться, нам придется проверить, есть ли у нас инструменты для взаимопонимания по тем вопросам, о которых мы собрались договариваться. И если окажется, что их нет, придется сначала заняться их восстановлением.

Эта задача во многом и определяет то, как я буду вести дальнейшее изложение.

Что же мы примем за исходные образы, по которым должны будем достигнуть полного и однозначного взаимопонимания при создании своего предприятия?

Законодательство. Законы, регулирующие всю предпринимательскую деятельность, и даже шире. Что значит шире и почему шире?

Это означает, что, приняв хоть какие-то из законов государства к неукоснительному исполнению, мы вынуждены будем принять и те законы, которые позволяют этим законам существовать. А это, в первую очередь, основной закон любого государства или Конституция, в котором обычно обговариваются взаимные обязательства граждан и государства. Но что значит, выйти на уровень основного закона?

По сути, это означает, что ты начинаешь видеть государство равным себе и потому договаривающимся с тобой. Это, безусловно, расширение сознания. И как только вы его себе позволяете, вы тут же начинаете видеть и все пространство, в котором живет ваше государство. А оно есть мир, заполненный другими государствами. И значит, мы вынуждены будем принять к исполнению и основные законы, управляющие взаимоотношениями между государствами.

Может показаться, что я беру слишком широко или вообще лезу туда, куда можно и не лазить. Лишнее это все!

Нет, не лишнее! Русские уже очень хорошо показали свое хамство, как только вышли на уровень свободного международного предпринимательства. Если мы с вами хотим сделать программистское предприятие, существующее, прежде всего, за счет заказов наших иностранных партнеров, мы должны начать работать на уровне норм международного права. А это означает, что нам потребуется и защита нашего собственного государства, и прекрасные знания того, что из себя представляют другие государства, и умение работать с капиталом, а не только с деньгами. Ни одно государство не уважает предпринимателя, который не может внутренне поставить себя вровень с ним, соблюдая все должное уважение.

Международный предприниматель. Это тот первый и начальный образ, который я предлагаю принять всем, кто действительно захочет вместе с нами создавать задуманное предприятие. Если он принимается, то все остальные рассуждения уже можно будет проверять на соответствие этому договору.

Исходя из него в следующих главах я постараюсь дать самые общие образы того, что есть предприятие и его составные части, как это понимала русская производственная культура. А потом мы постепенно будем уточнять эти образы. Может быть, многое из сказанного покажется вам очевидным, но это и есть моя задача — нарисовать вначале самые общие и общепринятые образы того, что такое предприятие и добиться по ним согласия, чтобы быть уверенным, что все понимают друг друга совершенно одинаково.