"Михаил Годенко. Минное поле " - читать интересную книгу автора

хлопцы - накорми их досыта да спать положи вовремя - вот и вся забота.
Правда, когда уходила на поле, оставляя детей дома, болела душа. Но
прибежишь, бывало, на заходе солнца, увидишь: живы-здоровы - и сердце опять
на месте.
Теперь другое. Ванюшка в Харькове, не видишь его по целому году.
Приедет на лето, смотришь, уже не тот, уже чужой какой-то. Высокий, худой...
И щемит материнское сердце. Не спит он там как надо, не ест вволю. Да куда
там вволю! Впроголодь живет. Что на стипендию купишь? А домашние посылки
делит чуть ли не на все общежитие. Сядут вокруг ящика - и пустой ящичек.
Однажды писал: были на прорыве в колхозе, бураки копали. Вот, говорит,
наелись! Они такие сахарные, если их спечешь на костре... Читала - и все
буковки слезами омыла. Сыночек ты мой, не сладко ж тебе живется, если свекле
так радуешься!.. Вытянулся Ванюшка. Вон и пушок над верхней губой - в пору
Дему-парикмахера звать. Как ты там, сынку, живешь? Ничего ж мать не знает.
Такой большой город, так густо людей. Загубишься там, песчинка моя золотая,
и не найдешь тебя.
И грустно матери, и радостно. Гордится перед соседками, что ее Ванько -
секретарь комсомольский: "Селянский хлопчик, а, бачь, городскими командует!"
Любо ей глядеть на его почетные грамоты. И все-таки хочется посоветовать,
чтоб не дюже рвался: "Горячий конь запалиться может!"
Но Ванюшка все-таки больше разумом живет. За него мать спокойнее. А
Мишко - открытая рана. Так тревожно на душе, так смутно порою на сердце. Еще
совсем маленьким, бывало, спрашивал:
- Ма, як це, що земля кругла?
Брала кавун, показывала, рассказывала, как умела, припоминала все, чему
учили в школе. Он долго глядел на кавун, затем часами сидел на звоннице,
уставившись вдаль невидящими глазами.
Однажды спали под хатой на свежей соломе. Проснулась в полночь,
заметила - глаза сына открыты, и по звездочке в них отражено. Сын
спрашивает:
- Мамо, где моя?
- Спи, сынку, твоя еще не взошла. Ты родился под утро.
Так и не дал уснуть до утра.
А тут еще цыганка (хай ей лихо!) подвернулась. Много их в ту пору
ходило по селу. Прилипла, точно репей: "Позолоти ручку, погадаю!" Вместо
золота вынесла ей пампушку: бери и уходи с богом. Нет, и слушать не хочет -
погадаю! Ну, гадай! Вначале не верила цыганкиным наветам, но потом они все
сильнее начали сверлить мозг. А сказала черная старуха вот что:
- Береги старшего, люби младшего - они твоя надежда, твоя опора. На
этого, - она указала серым, точно сухой бычок, пальцем на среднего, -
надежды мало. Пустой цветок, не даст яблочка, засохнет!
"Откуда тебя принесло, вражья сербиянка? Зачем смуту посеяла? Надежды
мало... Пустой цветок..." А может, и вправду опадет раньше времени? Старуха
советовала беречь старшего и любить младшего. Но, глупая, разве ты не
знаешь, что мать всегда больше думает о "пустом цветке", согревает его,
чтобы не завял до срока?..
Петько тоже не обделен ее заботой. Самый младший, поскребыш. Ничего
себе хлопчик, да только шкодливый и до наук не дюже охочий. Одно баловство
на уме. Горя причинил он матери много. Вызывают в школу, жалуются, грозят.
Что поделаешь? Ремнем ума не вставишь. Петько в своих "погано" и "дуже