"Михаил Глинка. Петровская набережная " - читать интересную книгу автора

Но сухонькая Митина бабушка в ту же секунду оказалась между кроватью и
теткой Шурой. И Митя увидел - в первый и единственный раз в жизни, - как
бабушка топнула ногой. Тетка Шура еще долго кричала и махала руками, пока
бабушка не сказала, что сейчас вызовет помощь.
Когда бабушка с Митей остались одни, он хотел признаться бабушке, но
бабушка не стала его слушать.
- Ты не мог этого сделать, - очень спокойно и ровно сказала она. - Я не
верю.
- Но это я...
- Ты не мог этого сделать. Бедной женщине, конечно, надо помочь, но это
уже другой вопрос...
Красной, замечательной, довоенной резины, из которой были склеены
галоши тетки Шуры, в городке достать было невозможно. Через некоторое время
тетка Шура сообщила, что согласна и на черную, но не достать было и черной.
Когда Митя с бабушкой уезжали в Ленинград, тетка Шура, уже не смевшая
обвинять Митю и почему-то начавшая бояться бабушку, все же произнесла, что
теперь-то уж галоши ее точно плакали, но бабушка посмотрела на нее строго, и
та сразу притихла. И хотя Митя не только знал о том, что бабушка отсылала
какую-то посылку тетке Шуре, но и сам эту посылку относил на почту, однако
сейчас, когда перед строем училища пролетело слово "воровство", он начисто
забыл об этой своей посылке и с ясной простой очевидностью решил: раз
"воровство", то это - о нем. В городке, конечно, узнали, что Митя теперь
нахимовец, и тетка Шура решила ему отомстить. Митя сейчас забыл даже то, что
нет-нет, а пропадет кое-что в их роте - то перочинный ножик, то три рубля,
то кожаные перчатки, а однажды пропали даже коньки на ботинках.
Начальник училища - Митя впервые так близко его видел - заканчивал свою
негладкую речь. И вдруг Митя увидел, что брюки у начальника училища немного
коротковаты. И рукава коротковаты. И шея торчит из высокого воротника кителя
как-то по-птичьи. И совсем не по-строевому этот человек сутул. И вот еще
говорит так странно... Но в следующее же мгновение Митя поднял взгляд и
посмотрел в глаза капитана первого ранга, и до него опять не через прямой
смысл произносящихся слов, а словно помимо них дошло то напряжение, в
котором капитан первого ранга держал сейчас весь зал. Честь. Бесчестье.
Доброе имя. Позор. Пожилой человек в коротковатых брюках произносил
отрывистые слова, и от этих слов мальчишки бледнели.
"Пусть только в этот раз, в этот единственный раз мне простится, -
думал он, - я знаю: ворам нет прощенья, но мне было всего семь лет, я ничего
не понимал, ну пусть же мне простится один разочек... И я на всю жизнь,
сколько бы не прожил, клянусь никогда ничего чужого... И еще обещаю, да, да,
обещаю совершить что-нибудь очень хорошее, такое, чтобы... Спасти! Да,
спасти кого-нибудь! Обещаю, что спасу! Пусть только на этот раз мне
простится!"
В измученной ожиданием душе Мити начался какой-то отлив. Промелькнула
надежда, что сбор все-таки не из-за него. Если в его преступление не
поверила бабушка, то неужели так легко поверит этот грозный, особенный и,
конечно, справедливый человек, который, подобно древнему богу, мечет сейчас
над ними свои сверкающие молнии? И Мите вдруг почудилось с несомненностью,
что, встреться капитан первого ранга с его бабушкой, они сразу бы поняли
друг друга. Да, да, без объяснений, без долгих разговоров - сразу. И если
бабушка считала, что Митя не способен сознательно украсть, а значит,