"Виталий Гладкий. Сплетающие сеть" - читать интересную книгу автора

слушал радиопередач и не читал газет, тогда как приемник Зосимы не умолкал
ни днем, ни ночью.
Зосиме требовался благодарный слушатель, способный по достоинству
оценить его житейскую мудрость и красноречие. Я на эту роль подходил как
нельзя лучше.
Пока деревенский философ растекался "мыслию по древу", я отключался от
действительности и, вполуха внимая его речам, размышлял о своем, наболевшем.
Для этого мне, как городскому жителю, непривычному к глухомани, требовался
звуковой фон, с чем Зосима справлялся блестяще - он мог держать речь часами.
Я перебрался в деревню осенью, по замерзшей земле. Мне не хотелось
полностью лишиться городского комфорта, потому я привез с собой холодильник,
кофеварку, газовую печку с четырьмя баллонами, разнообразные кухонные
принадлежности, а также добротную мебель с кроватью, диваном и двумя
креслами.
Нанятая мною бригада строителей за три недели превратила крестьянскую
избу в шикарное бунгало с камином, ванной и туалетом - чего-чего, а денег у
меня хватало. Вода подавалась насосом из колодца, а нагревалась
малогабаритным, но мощным, электрическим котлом.
Не забыл я и о хлебе насущном - кладовая и погреб ломились от различных
продуктов, консервов и спиртного. Уже по первому снегу я купил три телеги
дров (точнее, поленьев - мне вовсе не улыбалась перспектива махать топором
на морозе).
Русскую печь я оставил, лишь отделал ее изразцами. Однако внешне моя
изба не претерпела никаких изменений.
Удивительно, но по истечению десяти месяцев жизни на природе я, в конце
концов, перестал тяготиться одиночеством. (Если быть точным - относительным
одиночеством). Когда я решился на этот шаг, меня долго мучили сомнения. И
главное - смогу ли?
Вся моя прежняя жизнь была сплошной гонкой на выживание в толпе себе
подобных, суетой сует. Я это понял чересчур поздно - когда ничего исправить
или изменить уже было невозможно. И когда на службе меня мягко и деликатно
попросили подать в отставку, я принял это известие с облегчением.
Все. Точка. Нужно начинать жизнь с чистого листа. Когда это происходит
в двадцать пять - тридцать лет, будущее видится если и не в лазурных тонах,
то, по меньшей мере, вполне приемлемым. В эти годы молодой человек
практически не задумывается о конечности своего бытия.
Но когда тебе под сорок и в сырую погоду прихватывает поясницу или
начинают ныть старые шрамы, а тебе даже некому поплакаться в жилетку, то
поневоле появляются мысли, весьма далекие от радужных.
Человек привыкает к стабильности, - какая бы она ни была - и с
настороженностью относится к любым переменам в своей судьбе. Его пугает
неопределенность, даже если ему обещаны золотые горы.
Мне золотые горы никто не обещал. Мало того - от меня избавились, как
от ненужного балласта. Так что повод для черной меланхолии у меня был вполне
веским.
Я не хотел общаться не только не только с кем-либо, но даже смотреть на
разворошенный человеческий муравейник, каким мне с некоторых пор стал
казаться город. Поэтому избу в заброшенной деревеньке я поначалу представлял
землей обетованной.
Но спустя два месяца - после того, как я основательно обжил свои