"Роберт Джирарди. Неправильный Дойл" - читать интересную книгу автора

индейского племени окнонтококов, который вел за собой сорок два храбрых
воина. Окнонтококи были малочисленным воинственным племенем, давшим клятву
верности Великому Вождю нантикоков. Но год назад нантикоки начали воевать с
окнонтококами и вытеснили их с Большой земли на прибрежные острова, где те
жили охотой на опоссумов, моллюсков и терпящих бедствие моряков.
Матросы с "Королевского предприятия", вооруженные пистолетами и
мушкетами, попытались стрелять, но обнаружили, что порох отсырел. Тогда они
стали хватать все, что попадалось под руку, - обломки рангоута, багры, ножи,
камни, - но вскоре были повержены и убиты. Тем временем Финстер поставил
своих жен в оборонительную позицию - спиной к усеянному ракушками корпусу
"Могилы поэта". Индейцы окружили их, подняв дубинки. В их обычае было
забирать женщин для тяжелой работы и размножения, а мужчин убить и съесть.
Но Финстер не желал сдаваться. Непокорный, с абордажной саблей в руке,
крепко сжимая рукоять своего оружия, в минуту великой опасности он почему-то
вспомнил некоторые приятные моменты своей далекой молодости. Нет, его жизнь
не пронеслась у него перед глазами - он слишком огрубел для этого, - но
помимо воли он подумал о том счастливом времени, когда был невинным
ребенком, сыном священника в ирландском городке Дрогеда, любимцем и баловнем
матери и сестер, намеревавшимся вслед за отцом и дядей принять духовный сан.
Это было еще до осады и резни, до того, как Кромвель и его Железнобокие
ворвались в город и опустошили его. Тогда Финстер еще верил в деяния
апостолов и святых, в святую Римско-католическую церковь, в то, что грехи
наказываются и что за добро воздается добром. Он верил в великодушного,
всевидящего Бога, чей суровый суд над часто сбивающимся с пути человечеством
смягчается бесконечным милосердием. Но он прожил слишком долго, чтобы
сохранить эти младенческие иллюзии, и стал верить только в плотское
наслаждение, неминуемую смерть и в то, что имеющие власть могут как угодно
помыкать теми, у кого ее нет.
Индейцы приближались. Некоторые из жен Финстера тихо плакали и молились
о скором конце своих страданий, другие вооружились обломками бревен,
прибитыми к берегу, намереваясь погибнуть в схватке. Затем одна из них,
уроженка Гвинеи, негритянка по имени Нэнси, что-то крикнула индейцам на их
родном языке. Ее увезли из Африки маленькой девочкой и продали на плантацию
у реки Джеймс, где она трудилась на табачных полях бок о бок со взятыми в
рабство скво нантикоков, захваченными во время ужасного восстания сорок
четвертого года. Теперь она умоляла вождя не трогать ее мужа.
- Убьете этого человека, - говорила она, - и сделаете вдовами всех нас
и сиротами детей, которых мы вынашиваем! За это преступление могущественные
духи земли пошлют проклятия на вас, ваших детей и внуков!
Валем, удивленный, сразу остановился и опустил дубинку. Он подал знак,
и его воины отошли, а из-за деревьев появились скво и стали совершать
ритуальные надругательства над гениталиями убитых. Валем уселся на песке в
характерной позе и подал еще один знак, который означал мир. Финстер
осторожно сделал шаг вперед, все еще сжимая свою саблю.
Нэнси перевела единственный вопрос индейца:
- Все эти женщины твои жены?
Удивленный Финстер кивнул.
Лицо индейца расплылось в широкой улыбке. Он подпрыгнул, снял ожерелье
из раковин, надел его на шею Дойла и обнял его.
- Любой мужчина, - сказал он Финстеру, - краснокожий или бледнолицый,