"Яна Джин. Неприкаянность " - читать интересную книгу автора

Голландия со Спинозой, прилежным шлифовальщиком окуляров, мне милее
Афганистана с Омаром, одноглазым талибским муллой. Мой любимейший из героев
Достоевского, Иван Карамазов, ратовал за интеллектуальную разновидность
веры, не связанную с жертвоприношениями. До тех пор, пока такая религия
будет изобретена, я предпочитаю оставаться атеисткой. Не забывающей, что
слова и мысли, как окуляры, смазывают все, что не делают более ясным.
Кстати, - об омарах. В голове недавно обнаружили клетки, ответственные
за все, что противно рассудку: слепое доверие, муравьиная стадность и пр.
Церковники возрадовались: бог так же неизбежен, как зрение, - и без омаров,
стало быть, не обойтись! Мне, однако, эта сенсация напомнила о давней
кестлеровской теории, что трагедию человека не понять без знания его
"шизофизиологии", - структуры мозга. В отличие от животных, с коими людей
роднит рептильный мозг, нам придан был церебральный. Рассудок. Связи между
двумя нет: второй не развился из первого, а наложился на него. В чем легко
может убедиться каждый из нас при наличии навыков в трепанировании черепов.
Рептильный мозг, (в прямом смысле) нижний, постоянно тянет нас туда же,
куда - животных. Поздний же мозг, (в прямом и переносном) высший, - в
обратную сторону. Куда - Спинозу. Отсюда - и все невзгоды. Артур Кестлер был
оптимист: рано или поздно бог одарит человека знанием химических рычагов,
отключающих "рептильность". Предпочтительнее, думаю, органическая диета: не
жрать омаров...

- 3-

А теперь возвращаюсь к заявлению, что, будь Достоевский правителем, я
бы из его государства сбежала. Подобные заявления осмеивают, как правило,
посредством аргумента, который, мол, следует считать азбучной истиной:
искусство и жизнь - две большие разницы, руководствующиеся разнящимися же
принципами и целями.
Эта "истина" лжива сразу по двум причинам.
Во-первых, искусство создается только людьми и только для людей. Ни
логически, ни этически меня не впечатляют псевдо-мистические теории,
согласно коим художественные "откровения" диктуются небесами, а поэт,
соответственно, есть лишь посредник между богами и плебсом. Во-вторых,
будучи продуктом труда, искусство призвано задавать вопросы и отвечать на
них с конкретной целью, непосредственно связанной с человеческой практикой.
Поскольку эта мысль проста, "как мычание", любая попытка узаконить
противоположную, попытка, предпринятая пусть даже гениальным художником,
равнозначна в лучшем случае дезертирству, а в нормальном - насилию над самою
идеей искусства.
Поэтому, скажем, пушкинская догадка, будто поэзия должна быть
глуповата, мне и кажется - прости, Господи! - безответственной. Пусть даже
Пушкин хотел сказать, что "в поэзии все, что следует сказать, невозможно
сказать хорошо" (У.Х. Одэн), ибо неглуповатая мысль не вмещается в
прокрустово ложе стиха. Если бы Эйнштейн выказал невозмутимость, узнав, что
его открытие обусловило создание нового средства убиения авелей, - к моим
досадам прибавилась бы еще одна. Пусть даже свою невозмутимость он попытался
бы оправдать "нейтральной" природой "жанра", в котором работал, -
теоретической физики. Но в его случае нравственный гений был равновелик
интеллектуальному. Иными словами, Эйнштейну не могла придти в голову