"Нодар Джин. Повесть о глупости и суете" - читать интересную книгу автора

и - из фильмов - пышные шляпки атомных грибов на тоненьких ножках. Никого
уже не пугающие, а, напротив, внушающие иллюзию узнаваемости бытия.
Пространство высоко над землей застыло в таинственных, но примелькавшихся
символах.

9. Брожение цвета в самом себе

...Когда я проснулся, в нижней кромке окна блеснул и исчез в облаках
Боинг. Летел в противоположном направлении, в Штаты, и на расстоянии
смотрелся несерьезно - алюминиевым футляром для сигары. Мне не верилось, что
футляр напичкан взрослыми людьми. Стало жалко себя - не сегодняшнего, а
того, кем был на пути в Нью-Йорк. Вспомнил ощущения, казавшиеся тогда
торжественными. Не понимал, что выглядел смешно уже в дороге. Хуже: никак не
выглядел - в футляре меня и видно не было...
Время старело быстро. Три часа назад в Нью-Йорке только светало, а
теперь уже день готовился в небе к закату. За истекший срок прошло больше,
чем проходит за три часа. Солнце завалилось к хвосту и обложило медью
серебристое крыло, подрагивавшее в сапфировом пространстве за окном.
Уткнувшись лбом в прохладное стекло, я ощутил соблазн вернуться в синий
мир предо мной, знакомый задолго до того, когда мне впервые привелось
оказаться в небе. Знакомо было и желание внедриться в эту вязкую синь. Все
было синим - синее с медленно голубым, сапфировая сгущенность остывающих
пятен и бирюзовая податливость жидкого стекла, беззвучное брожение цвета в
самом себе и тревожная догадка о несуществовании ничего кроме синевы,
переливающейся из ниоткуда, из себя, в никуда, в себя же, и мерцающей во
вкрадчивом золоте растаявшего солнца. В памяти воскресло никогда не
испытанное чувство, будто оцепенение цвета пронизывает уже и меня, и я
начинаю сопротивляться этому сладкому ощущению из страха, что, растворившись
в синеве, созерцать ее не смогу.
Как завелось, прервала стюардесса. Рядом по-прежнему сидели профессор
Займ, захмелевший от беседы со "звездой", и сама она, Джессика, захмелевшая
от всеобщей любви. Перегнувшись через них, Габриела протягивала мне
наушники.
- А что мне с этим делать? - спросил я.
- Надеть на уши и подключить в гнездо, - вздохнула Габриела. - Будем
смотреть фильм.
- А зачем наушники? Фильм смотрят, а не слушают.
- Смотреть интересней - когда слушаешь...
- Почему?
- Потому! - сказала она. - Без звука не понять героев...
- А как их понимали в немые годы?
- В немых лентах герои действовали, а сегодня рассуждают!
- Конечно! - обрадовался Займ, который, забросив голову назад, старался
дышать неглубоко, чтобы при вздохе не тревожить своею грудною клеткой
перегнувшуюся через него стюардессу. - Раньше да, действовали, а теперь - вы
очень правы, Габриела, теперь главное - слово!
- Но разве слово не действие? - попробовал я.
- Это - Толстой! - не двигался Займ.
- Писатель? - ахнула Габриела. - Он тоже здесь?
- Действие, - согласился со мной Займ. - Толстого, извините, здесь нет,