"Нодар Джин. Повесть о любви и суете" - читать интересную книгу автора

не люблю я песен о любви,/ когда, как о беде, поют о страсти./ Пусть сердце
от любви сгорит - повсюду/ о ней твердить я, как о счастье, буду!"
Это послание поразило Анну и она решила было откликнуться, но Виолетта
объявила, что, быть может, юноша и прав, но если бы он был ещё чуточку
тупее, то был бы уже не дагестанцем, а лошадью. И что поражаться следует тут
лишь масштабам его тупости.
Но главное, мол, что стихи писал не он. И утверждает она это не потому,
будто в армии не до поэзии, и времени едва хватает на онанизм. Она
основывается на том, что сочинял стихи и даже публиковал их другой
дагестанец, хотя и с тем же именем - областной, но уже великовозрастный
классик.
Тем не менее юный Расул - подобно другим армейским корреспондентам Анны
- жаловался не только на любовь, но и на плачевное положение в сфере
воинского питания. На просроченное масло, на консервы в заржавевших банках,
на кислую капусту и гнилой картофель. Даже сервировка убогая: два
металлических бачка на "духа", миска, ложка, кружка и протёртая, но общая
оловянная тарелка с салатом из проквашенных огурцов.
"Разводящий" раздаёт, оказывается, еду, начиная с дембелей и сержантов.
Хлюпает им половником со дна. Остальным - что осталось: кому листочек
капусты, кому огрызок картошки в мутной баланде. На второе "шрапнель" -
перловая каша. Или жидкое варево из гречки. Полагается ещё масло, сахар к
чаю и белый хлеб. Но это достаётся только дембелю. У "духа" же пустота в
организме не заполняется, а голод никогда не проходит.
Как, впрочем, никогда не пройдёт у Расула и любовь к Анне Хмельницкой.
Анна огласила эти письма. Передача вызвала панику. Сразу же, впрочем,
улёгшуюся. Только пенсионеры продолжали настаивать на отлове ворья в
столовой береговой охраны и высказывать опасения, что скоро охранять город с
моря будет некому.
Начальник штаба подверг Анну в печати осуждению, которое, несмотря на
безвкусицу, оказалось гневным. Маразм так быстро, мол, крепчает, что достиг
твёрдости сифилисного шанкра: на харчах господина Цфасмана мамзель
Хмельницкая - и приписал "sic!" - размахивает голыми сиськами и учит охрану
готовить харчи!
Узнав из статьи про греховную связь Цфасмана, жена его подкараулила
Анну под козырьком студийного подъезда и набросилась на неё. Излагать
образовавшиеся мысли, нелестные для Анны и полные угроз, она стала сперва на
немецком, потом перешла на язык подстрочников, и только в конце - на русский
мат.
Между ней и Анной чинно разгуливали сытые голуби. Анна спокойно
предложила фрау Цфасман не блокировать ей путь ко входной двери. Птицы
дёрнули головками и учтиво расступились - что сразу умерило пыл Цфасманши,
повесившей вдруг голову и удалившейся прочь по каштановой аллее.
В лифте Анне стало её жалко, потому что она была пожилая, маленькая и
розовая. И тоже - как плейбойевский замред - походила на устрицу. Потом ей
стало перед ней и стыдно. Прежде, чем просмотреть новую почту, Анна
позвонила Цфасману домой и тоже спокойно сообщила ему, что отношения между
ними закончены.
Какое-то время Цфасман как мог сопротивлялся этому, потому что всегда
остерегался всякого конца, а теперь испугался и смерти. Заверял Анну в
любви, обещал оставить жену и выстроить новый дом. И даже - остановив в