"Нодар Джин. Повесть о любви и суете" - читать интересную книгу автора

К восторгу Виолетты и к огорчению заинтересованных лиц, включая
Цфасмана, она вещала теперь в эфире не просто о том, что от дурного
продовольствия организм, мол, быстрее изнашивается, но о конкретных
нарушениях пищевого статуса населения города. А может, и всей страны.
Этот статус, оказывается, следует срочно откоррелировать БАДом -
биологически активными добавками, но горе в том, что на отечественных фирмах
делом устранения дефицита эссенциальных веществ никто не занимается, тогда
как на иностранных дефицит коррелируется в соответствии с пищевым статусом
того, иностранного, населения. Поэтому, говорила Анна сочинцам, всем нам
сообща следует, отрекшись от импортного продовольствия, - кстати, дорогого,
- заставить местных производителей нанимать нутрициологов. В этом, мол,
случае импортёрам придётся либо отказаться от импорта, либо снизить цены, а
народу наконец станет по карману здоровое питание.
Ещё больше расстроила Цфасмана передача о французских винах, которые
импортировал и он. Шампанское "Ives Roche" оказалось не только не
французским и не шампанским, но даже не вином. Шипучим одеколоном из
Германии. А от отечественных подделок можно и умереть. Плюс - нажить язву
желудка.
С "Chardonnay" было не намного лучше. На этикетке сказано, что
содержимое - белое игристое полусухое, но выяснилось, что это - винный
напиток с содержанием десятипроцентного этилового спирта и массовой
концентрацией сахаров - пять граммов на кубический сантиметр. Не считая
слишком большой доли - тоже пять граммов! - тестируемых кислот на кубический
дециметр. Что соответствует лишь ординарнейшему вину, изготовленному путем
физического насыщения двуокисью углерода!





18. Счастье не в том, чтобы повеситься


Особенно сильно досталось армии. В частности, береговой охране, куда
мечтал пойти Богдан. Готовя передачу, Анна представляла себе как бы он
теперь подивился её размаху: от "Плейбоя" до вооружённых сил!
Сведения о скверном положении в армии Анна получала из солдатских
писем. После журнала без них не проходило и дня. Признавались в любви даже
повзводно. И в пламенной, и в нежной.
В индивидуальных признаниях больше других упорствовал дагестанец Расул
из береговой охраны. Делился не только тоской ("трудно, мне, джигиту в море
без коня"), но и лирическими четверостишиями, из которых Анне - по понятной
причине - запомнились "надписи на кинжалах": "Кинжал в руке глупца -/
Нетерпелив./ В руках у мудреца -/ Нетороплив". Или ещё: "Две грани. Обе
кровь/ И смерть врагу пророчат./ Одну из них любовь,/ Другую злоба точит".
Двустишия даже: "Чтоб владеть кинжалом, помни, друг,/ Голова куда нужнее
рук". Или: "Тем он страшен, тем он жуток,/ Что не понимает шуток".
В основном, правда, Расул писал о любви. Жаловался. Но однажды, словно
подглядев коллективные письма своих соратников к той же Анне, прислал такое:
"Нет, не люблю стихов я о любви,/ когда о ней кричат, как о несчастье,/ нет,