"Нодар Джин. Повесть о любви и суете" - читать интересную книгу автора

жизнью, продолжает ждать от неё самого важного, не понимая к чему оно
сводится и догадываясь лишь, что - не к деньгам. Но об этом догадываются не
только те, у кого их мало. Иначе бы Цфасман не горевал, что Анна им
брезгует. И смирился бы с тем, что главнее денег у него силы нету.
Вычислил ещё, что если для него самое важное - не утратить ничто из
важного, то для Анны, красавицы, у которой жизнь впереди, самое важное, хотя
тоже к одному не сводится, тоже повязано на одном. На её главной же силе -
мужчинах.
Поэтому как только он их ей предложил всех сразу на блюдце с каймой,
назвав его путёвкой в счастье, она с восторгом согласилась выложить эа
путёвку свою долю. Большую, чем раньше, поскольку с установкой
канализационных узлов на даче к Цфасману переехала из Германии жена - и Анне
пришлось впустить его в гусевскую кровать. Плюс - не возражать, что куст на
его носу будет лишь подстрижен, не выкорчеван.
Большую долю, чем раньше, выложил и Цфасман. Не жалея. Видимо,
по-своему любил Анну. Особенно после приезда жены. Правда, он и получил
больше, чем раньше, ибо впервые увидел её голую. На фотобумаге.
Смыкая в постели веки, Анна, как и раньше, категорически требовала у
него того же. А потом - когда одевалась - отворачиваться.
Цфасмана возмутило другое.
Известный фотограф Вайзель, выписанный им из Германии для путёвки в
счастье, считался гипер-модернистом, работал в забытой манере, без
эпилептических вспышек и подсветок, и взимал за это лишние деньги. Но замред
"Плейбоя" заявил Цфасману по телефону, что "читатель не избалован
гипер-модернизмом и не потерпит на обложке старомодного кадра". После
дебатов Вайзель согласился подсветить Анну, но только для обложки.
Потребовав дополнительную мзду за отступление от своего творческого кредо.
Отступил он недалеко, ибо выдержал обложечный снимок в одной
тональности. Вечер, море и - спиной к камере - нагая девушка с подогнутыми
коленами. Немножко подсветки на гравий и совсем немножко же фокуса. Но всё -
только и очень сиреневое.
Такая, дескать, в мире ситуация: сиреневая тишина.
Зато вёл себя Вайзель на съёмках корректно. Всякий раз, отступая от
кредо, переживал молча. Молча же гасил в себе шальные волны желания
прикоснуться к голой модели. Причём - кончиком телевика, хотя
гипер-модернисты работают и без объектива.
Лишь однажды - когда Анна, по грудь в стоячей воде, развернулась к
Вайзелю, а лёгкая волна подкралась к ней сзади и мягко всколыхнула её холмы
- он не выдержал и, щёлкнув, выкрикнул короткую фразу. Опять же безобидную:
я, мол, тоже богоборец.
То есть - не гипер-модернист, а только богоборец.
Но наутро спокойно пересчитал деньги и улетел.
Плейбойевский же замред повёл себя по-свински.
Мало того, что, ознакомившись с присланными Цфасманом слайдами, за
сиреневую обложку он запросил двойную сумму наличными, которые сразу же
прибыл в Сочи принять. Мало и того, что, растерявшись при виде Анны, он и от
неё - вместо скидки за обаяние - наоборот, потребовал доплаты натурой, хотя
сам, мокрый и скользкий, выглядел, с её слов, как "хуйстрица".
Мало даже того, что, услышав в ответ на свои притязания эту
характеристику, замред, сам еврей, обозвал Анну "жидовской подстилкой", - он