"Вернер Гильде. Непотопляемый "Тиликум" [B]" - читать интересную книгу автора

дерево, на котором яблоки созревали как раз в августе, когда после летних
каникул мы снова начинали ходить в нашу, век бы ее не видеть, школу.
Большущие желто-зеленые яблоки вызывающе подмигивали нам из-за ограды.
Ниссен прекрасно знал, какой это для нас соблазн. На переменах он все
время шастал взад-вперед по школьному двору, а после уроков беспощадно
гнал всякого, кто попадался ему возле школы. Но, как известно, даже самый
дотошный караульный офицер рано или поздно устает, если долго не приходит
смена. А у Ниссена смены не было. Жена его занималась детьми, а другим
учителям он, должно быть, охрану сада не доверял.
Иногда на большой перемене во дворе появлялся пастор Рухман,
приходивший потолковать с Ниссеном о школе и о кирхе. Обычно они
прогуливались вокруг школы, но иной раз пастор и Ниссен уходили в
учительскую. А мы только этого и ждали. Входя в дом, Ниссен с тоской
смотрел в сторону сада. Однако вся горластая банда, как он нас называл,
галдела совсем в другом углу двора, не проявляя к яблокам ни малейшего
интереса.
- Ну, что, Ханнес, слабО тебе?
- Мне-то нет, а вот тебе слабО!
- И мне не слабО!
Секунда - и мы с Брунсом продираемся сквозь колючки, влезаем на дерево
и принимаемся бросать яблоки через ограду. По ту сторону собирается весь
класс и ловит их. Покуда в деле участвуют лишь старшие мальчики, все идет
тихо. Каждый получает по одному или по два яблока и без шума отваливает в
сторону, а нас на дереве с земли не видно. Но вот набегают девчонки, а за
ними ученики младших классов. Все норовят пожать, где не сеяли.
Поднимается такой страшный визг, что Ниссен пулей вылетает во двор.
Сами мы не съели ни яблочка, и это было единственным нашим оправданием.
Но даже кроткий пастор Рухман не мог поставить нам этого в заслугу и
объяснял наше бескорыстие только недостатком времени.
Ореховая палка и кнут снова пошли в работу, а пастор Рухман на
конфирмационных уроках, которые я уже посещал, особенно упорно налегал на
шестую заповедь ["не укради"].
В школе я теперь вообще ничего больше не делал. Чего ради надрываться,
когда и так решено, что через полтора года после конфирмации меня отдадут
в батраки к какому-нибудь хозяину. А там от умения читать и считать проку
никакого. Так бы оно, наверное, все и катилось, не перегни учитель Ниссен
палку и не прояви пастор Рухман своего добросердечия. А может, главной
причиной было то, что мой отец заседал в церковном совете...
Каждый год в октябре после праздника урожая, когда у крестьян
появлялось свободное время, в школе проводили открытый день. Вот и на этот
раз родителей пригласили поприсутствовать на уроках. Они сидели в классе
на расставленных вдоль стены стульях. Пастор Рухман как школьный инспектор
сел рядом с учительским столиком. В классе сразу запахло нафталином от
воскресных суконных костюмов отцов и черных шелковых платьев матерей. Мы,
дети, пришли в этот день не босыми, как обычно, а в деревянных или кожаных
башмаках. Головы у всех были свежеострижены. Малыши и те старшеклассники,
что победнее, стриглись наголо. У старших мальчиков и детей богатых голыми
были только затылки. На лоб у них свисали челки, которые мы называли
"пони". И у всех уши торчком. Девочки с вечера смачивали волосы сахарной
водичкой, чтобы не растрепались прически.