"Владимир Гиляровский. Трущебные люди" - читать интересную книгу автора

"Полицейских ведомостях", что
"Вчерашнего числа на льду Москвы-реки, в сугробе снега, под елками,
окружающими прорубь, усмотрен полицией неизвестно кому принадлежащий труп,
по-видимому солдатского звания и не имеющий паспорта. К обнаружению звания
приняты меры".
А кому нужен этот бродяга по смерти? Кому нужно знать, как его зовут,
если при жизни-то его, безродного, бесприютного, никто и за человека с его
волчьим паспортом не считал... Никто и не вспомнит его! Разве когда будут
копать на его могиле новую могилу для какого-нибудь усмотренного полицией
"неизвестно кому принадлежащего трупа" - могильщик, закопавший не одну
сотню этих безвестных трупов, скажет:
- Человек вот был тоже, а умер хуже собаки!.. Хуже собаки!..
*
А Лиска живет себе и до сих пор в собачьем приюте и ласковым лаем
встречает каждого посетителя, но не дождется своего воспитателя, своего
искреннего друга... Да и что ей? Живется хорошо, сыта до отвалу, как и сотни
других собак, содержащихся в приюте... Их любят, холят, берегут, ласкают...
Разве иногда голодный, бесприютный бедняк посмотрит в щель высокого
забора на собачий обед, разносимый прислугой в дымящихся корытах, и скажет:
- Ишь ты, житье-то, лучше человечьего] Лучше человечьего!


БЕЗ ВОЗВРАТА

С кладбищенской колокольни тихие, торжественные звуки часового колокола
пронеслись по спавшей окрестности.
Двенадцать.
Новый часовой сосчитал часы и осмотрелся, насколько позволял это
сделать мрак темной ночи. Он родился в этом городе, и местность, скрытая
мраком ночи, была ему хорошо знакома. Пороховой погреб, порученный его
надзору, стоял в полуверсте от городской заставы, на глухом всполье,
заросшем то мелким кустарником, рассыпанным по кочкам давно высохшего
болота, то бурьяном. Направо, шагах в полутораста от погреба, возвышалось на
голом холме еврейское кладбище, а налево, в роскошной березовой роще -
христианское, обнесенное полуразрушившимся земляным валом, местами
сровнявшимся с землею. Все это знакомые места, где он играл ребенком. Они
напомнили ему годы детства, и невольно он задумался над своим настоящим.
Из дядиной семьи, где он был принят и обласкан как сын родной, Воронов
очутился в казармах, под командой фельдфебеля, выкреста из евреев, и дядьки,
вятского мужика, заставлявшего своего "племяша" чистить сапоги и по утрам
бегать в лавку и трактир с жестяным чайником за покупкой: "на две - чаю, на
две - сахару и на копейку - кипятку".
Тяжела была ему первое время солдатская жизнь, невыносимо казалось это
день-деньское ученье, грязные работы и прислуживанье дядьке.
Только ночью, с усталыми, изломанными членами, он забывался сладкой
грезой. Но пять часов утра и голос дневального "шоштая рота, вставай!" да
звук барабана или рожка, наяривавшего утреннюю зорю, погружал его снова в
неприглядную действительность солдатской жизни.
Он с усилием открывал глаза и расправлял изломанные на ученье члены.
Сквозь густой пар казарменного воздуха мерцали красноватым потухающим