"Василий Семенович Гигевич. Полтергейст" - читать интересную книгу автора

самотеком сходило... Это ведь система такая, родненький ты мой, этого же
только пионеры не понимают. А я тут при чем? Что мне теперь делать
прикажешь: свиней не поить, забастовать?.. Да пусть оно все пропадом
пропадает, за эту несчастную сотню с меня только шкуру дерут, сверху -
начальство, снизу - свинарки... А теперь вот еще и ты через газету на весь
район прославишь..."
Если бы заведующий был жулик, тогда бы уж Илья Павлович давно сидел за
столом и, покусывая губы, строчил бы гневное повествование о том, как
бюрократы, лодыри и всякая прочая нечисть мешают строить светлую жизнь...
Но все было не так. Понимал Илья Павлович, что старый колхозник не виноват.
Ну, настрочит он, Илья, критический очерк, снимут старика с работы и
поставят нового. Однако ферму ни закрывать, ни ломать не будут, и без того
уже в магазинах мяса нет - одни свиные головы лежат, зубы оскалив...
О чем же и как писать?
Хочешь не хочешь, а завтра утром на стол редактора нужно положить
статью, которую еще вчера запланировали на первую полосу под новой рубрикой
"За культуру производства". Ради этой рубрики Грушкавца и погнали в
командировку. Из-за нее надо было подниматься, садиться за стол,
закладывать в машинку лист бумаги да стучать потихоньку. Однако кого
критиковать? Заведующего свинофермой, с которым Грушкавец расстался
по-человечески? Председателя колхоза, того самого колхоза, который и без
того в долгах по уши?.. А может, пройтись по сельхозуправлению, которое и
навязало колхозу эту ферму? Да не осмелится, видимо, редактор напечатать
такой материал. Потому что говорят, будто бы председатель сельхозуправления
женат на двоюродной сестре первого секретаря райкома... Как все переплелось
в этой березовской жизни!.. Значит - опять валить на стрелочников?..
Снова вспомнились слова старика: "Это же система, родненький ты мой,
этого же только пионеры не понимают..." Была в этих словах горькая правда,
которую Грушкавец до конца, может, и не осмыслил, но нутром ощущал.
И думалось уже не столько о свиноферме, о жалобе пионеров, о будущей
статье, сколько в целом об устройстве общества, с чем не раз уже
приходилось сталкиваться Грушкавцу: и во время учебы на журфаке, и в
райкоме, и в очередных командировках он слышал - на остановках, в
автобусах, в деревенских хатах, на колхозных дворах - всюду люди говорили
горькие слова о неписаных законах, от которых человеку жизни нет. Словно
кто-то невидимый так распланировал жизнь, чтобы человек с детства, как
только на ноги встал, до глубокой старости чувствовал себя виноватым, чтобы
радости в жизни не знал, чтобы жил с таким ощущением, будто век с
протянутой рукой ходит. Ну почему, скажите, почему так получается, что всю
сознательную жизнь человек вынужден с кем-то бороться, что-то доказывать,
то - такому же несчастному и обиженному, как и он сам, то - власть имущему
начальству, которое в свою очередь клюет еще большее начальство?.. А в
последние десятилетия, когда всех врагов народа нашли и с ними
расправились, когда уже и воевать, кажется, не с кем, кинулись исправлять
самое мать-природу... И деньги нашлись, к тому же немалые. Словно и забот
других нету. И вот уже новые беды посыпались на людей. Поосушали болота под
Березовом, воды в колодцах не стало, хоть ты на машинах ее теперь привози,
яблони сохнут, не растет ничего на земле... И чем отчаяннее человек
бросается из стороны в сторону, чем больше он воюет, тем тяжелее ему.
И эта чернобыльская беда, как глас божий, словно предупреждает: гляди,