"Эдуард Геворкян. Вежливый отказ" - читать интересную книгу автора

том и хохотом врывается в сиську пьяная санитарка и уволаки-
вает героя из книжных кущ в юдоль блудилища, а попросту го-
воря - в душевую.
Они плещутся в большой ванне и всячески резвятся. Но слу-
чайно герой узнает, что здесь вообще-то обмывают покойников.
Он шокирован и оскорблен, испытание же чувств слово за слово
перетекает в грубое рукоприкладство.
Стоп, стоп! Я вовремя поймал себя за руку, погрозил паль-
цем в монитор и выкинул сцену драки: бетонный пол, кафельные
стены, отдающий металлом и холодящий бронхи пар, заплеванное
зеркало, мокрые, все в мыльной пене, тела санитарки и героя,
сбитая с табурета пепельница, осыпающая их окурками и пеп-
лом. Кажется, эта сцена должна была хитро символизировать
рождение Афродиты из пены морской, только не помню, была ли
в том надобность. Бред какой-то!
Сцена примирения с санитаркой (эта зараза начала "вести
себя" и практически вышла из-под моего контроля где-то в се-
редине повествования) кончается изрядной пьянкой. Герой вык-
ладывает ей о своих беседах с библиотекарем, она задает ему
толковые вопросы, отвечая на них, он несколько трезвеет и
делает вывод о том, что АБС не только "генераторы идей", но
и, что характерно, "катализаторы реальности". Идеи, облечен-
ные ими в форму художественного вымысла, неумолимо наливают-
ся кровью, обрастают плотью, а мы вкушаем эту плоть и кровь.
Санитарка с радостным криком "Какой ты умный, пупсик!"
лобызает героя натруженными губами, а затем между забавами
ловко уговаривает его пригласить библиотекаря для более тес-
ного знакомства.
Знакомство выливается в вакханалию, распаленный прелестя-
ми санитарки библиотекарь выбалтывает остатки тайны. Дело в
том, что в его функции входит также отслеживание дериваций.
Иными словами, в одном и том же произведении, но в разных
изданиях некоторые персонажи меняют имена, возникают и исче-
зают мелкие, на первый взгляд несущественные, фрагменты. Не
всегда такие изменения мотивированы цензурными, редакторски-
ми или иными коррективами. На резонный вопрос героя, почему
тексты не изменяются вместе с реальностью, библиотекарь дол-
го жует губами, а потом популярно разъясняет смысл древней
истины о невозможности коррекции текста посредством плотниц-
ких инструментов. Суть его объяснений сводится к тому, что
любая изреченная мысль, как догадывался некий поэт, есть
ложь. Сия ложь, будучи запечатленной, - ложь вдвойне. А уж
когда речь идет об изначальном вымысле, фантазии, так эта
тройная ложь составляет, как известно, например, из сопрома-
та, настолько жесткую конфигурацию, что любое четное или не-
четное количество изменений не в состоянии полностью стереть
шлейф предыдущей реальности. Там еще предполагались какие-то
слова насчет сакрального значения числа "три", о влиянии де-
нотата на десигнат, то бишь знака на обозначаемое, и все в
таком духе. Короче, остаются следы, несовпадения, неувязоч-