"Елена Георгиевская. Инстербург, до востребования " - читать интересную книгу автора

грохнулся, башкой прямо на стекло.
- Слышь, Ася, - обернулся к ней сосед, - у тебя можно, на хуй, телефон
подзарядить?
Скоро подзарядишь, падаль, в мусорской, подумала она, и пусть тебя там
вдобавок отхерачат по почкам, отобьют мозги окончательно, а заодно - и слух,
чтоб больше не слушал свою хуетень, когда нормальные люди спят или работают;
ну да, в общежитиях было хуже, но бомжам на вокзале ещё хуже, так что,
теперь на них равняться? Если я не могу это слушать, блядь, я не могу это
слушать дни и ночи; возьмите личность аудиального мировосприятия, наделите
околотворческими амбициями и поместите в условия, в каких вынужден выживать
среднестатистический лимитчик: вот вам готовый тип мученика; а если и не
лимитчик, если у себя дома, это немногим лучше: представьте, что испытывает
такой человек, ежедневно проходя по улице, украшенной киосками, из которых
орёт всякая попсово-блатная поебень, и никакой плейер не спасает, поебень
орёт громче. (А вокзал? Где рядом расположено дикое количество музыкальных
киосков, из которых несутся звуки музыки, принадлежащей к противоположным
направлениям, и создают потрясающую какофонию, и перекрывает всё это лишь
ругань бомжей и пронзительный голос дежурной: "Уважаемые пассажиры! Поезд
"Москва - Фигня" опаздывает на четверо суток. В зале ожидания вы можете
посмотреть фильм "Убитые в полночь"", - а между тем далеко не полночь, но
поезда "Москва - Фигня" нет как нет, а музыка и бомжи всё орут, и хочется
бросить надоевшую сумку на рельсы и пойти отсюда к чёрту, по дороге разряжая
в ментов автомат Калашникова, которого, как всегда, при себе нет.)
Ты ведь скоро сдохнешь, правда? Я бы помогла, мне нетрудно, при моём
росте метр семьдесят четыре и хорошей реакции, да ещё при условии, что ты в
жопу пьян, вот только меня посадят, а из-за такой суки я сидеть не хочу.
Помоги мне, сдохни, пожалуйста, упади с лестницы, как же ты достал; а потом
пусть кто-нибудь перережет горло твоей жене, аккуратно так: это будет
единственный случай, когда понятия "аккуратность" и твоя жена, имя и фамилия
такие-то, поимеют между собой что-то общее; а потом твоих дочерей зарежут их
клиенты-чурки, а потом скинхэды зарежут чурок, и будет мир, покой и
благодать, так тебе и надо, ёбаный народ-богоносец; нет, телефон подзарядить
нельзя.
Худенькая девушка в светлом плаще осторожно поднимается по лестнице и в
ужасе смотрит на всё это. Наконец она спрашивает (хрупкий надломленный
голосок), как пройти в шестую квартиру. В Асину квартиру, то есть.
Определить, сколько ей лет, трудно, кажется, всё-таки ближе к двадцати
пяти, чем к восемнадцати. У неё длинные распущенные волосы и надломленные
брови, слишком тёмные для блондинки: тот самый тип внешности, который так
часто встречается в средневековой литературе и так редко - в жизни.
То есть, в нашей жизни. У фольксдойче жизнь немного другая.
Странно знакомое лицо, странно запоминающееся. Полгода назад Ася и
Карина Мандельштерн съездили в этот проклятый городишко - нет, не навестить
известно чьего отца, а собрать материал о местных взяточниках. Вечером они
спустились в парк выпить по бутылке "Фленсбургера", чудом найденного в этой
дыре, и через пару минут Карина зашептала: "Глянь, что это за ёбнутая девка
на нас уставилась? Как это - "и чё"? Это абзац. Если бы я доучилась на
режиссёрском, я бы её с такой фактурой взяла на роль вампира. Это личико
бледное восковое, эти глаза, губы... Ужас, кошмар!"
Это вы, произносит она без интонации. Знаете, я просто хотела