3 Третье преступление

Человек приблизился к дому магистрата, воспользовавшись воротами, которые вели на задний двор к гаражу. Это был темный вход, так как ближайшая лампа находилась в сотне ярдов, а тыльная сторона здания вообще не была освещена, хотя с фасада все же в каких-то окнах мерцал огонек.

Невидимый человек незаметно прокрался к черному входу, почти не произведя никакого шума. На нем была темная одежда. Был конец марта, месяц на ущербе, резкий ветер гнал по небу низкие облака, сквозь которые иногда на одно мгновение проглядывали робкие звезды.

Человек подергал за дверь, но она была заперта, как он и ожидал. После этого он весьма осторожно воспользовался карманным фонариком, изучая окна. Все ставни были закрыты, и он даже не пытался их взломать.

Вместо этого он отступил назад и обратил свое внимание на окна второго этажа. Действительно, одно подъемное окно было сверху приспущено.

Вокруг не было слышно ни единого звука, кроме воя ветра.

Над входом имелся небольшой навес.

Не без труда, встав на цыпочки, он достал до навеса и подтянулся на руках наверх. Его ноги упирались в кирпичную стену, то и дело соскальзывая вниз, и к тому времени, когда он добрался до крыши, он порядочно запыхался.

Но вскоре он уже стоял на коленках на навесе и самодовольно ухмылялся. Он подождал, пока у него не восстановилось нормальное дыхание, потом поднялся во весь рост и обнаружил, что без особого риска сможет добраться до открытого окна. Упасть вниз можно было разве что по особой невезучести. Он перегнулся немного вправо и опустил до конца оконную раму.

Она легко скользнула вниз. Внутри не было света, сплошная мгла и странные формы снаружи — вой ветра, да плач деревьев. Он придвинулся на самый край навеса, откуда можно было влезть в окно.

На улицу завернула машина. Ее фары бросали снопы белого света.

Человек на навесе окаменел.

Свет выхватил из темноты отдельные предметы, мотор ревел, но вот машина доехала до угла и исчезла за поворотом. Причем водитель не соизволил при этом снизить скорость, как это требовалось в ночное время даже на пустынных дорогах. Он ехал со скоростью не менее 50 миль.

Еще до того, как исчез отсвет огней, человек оказался в комнате, вернее — в широком проходе. С одной стороны была глухая стена с единственным окном, с другой — три двери.

Он миновал их и очутился на просторной лестничной площадке. Проход, площадка и пологая лестница вниз освещались мощной настенной лампой. Даже в большой холл проникал ее свет, так что были видны многочисленные потускневшие от времени портреты, свидетельствующие о былой семейной славе. Когда-то здесь были деньги, а теперь оставалась одна гордость и традиции, да решительное нежелание позволить прошлому окончательно погибнуть.

Короче говоря, это был дом миссис Джонатан Эдвард Китт, советника, члена магистрата, мирового судьи, которая в данный момент находилась в самой маленькой из четырех комнат первого этажа.

Она сидела спиной к двери за письменным столом, сделанным каким-то умельцем три столетия назад, погруженная в изучение каких-то документов.

Свет от открытой топки падал на нее справа, окрашивал ее поблекшую щеку в розоватый цвет и придавал лихорадочный блеск глазам. Вторая половина лица освещалась настольной лампой, и серебряные блики лежали на седых волосах, полной шее и сильных руках.

Она была одета в костюм, но так как в комнате было очень тепло, жакет был переброшен через спинку стула. Ее блузочка была излишне кокетливой для женщины ее комплекции, тонюсенькая сиреневато-голубоватая, со множеством кружев. Миссис Китт любила кружева и оборки в качестве отделки для своих туалетов, как своего рода противостоящее собственной бесцветности и мужеподобной силе.

Во всяком случае от двери она была больше похожа на мужчину, чем на женщину.

Дышала она с трудом.

Ничто не отвлекало ее внимания. Снаружи не доносилось посторонних звуков. Не слышала она и того, как повернулась дверная ручка. Шуршали бумаги, с которыми она работала. На улице прошла машина, и вторая через десять минут, но она вряд ли это заметила.

Очень медленно отворилась дверь.

Потом особенно громко и тревожно в такой тишине раздался звонок. Он перепугал пришельца, но у него хватило ума не хлопнуть дверью.

Миссис Китт тоже вздрогнула от неожиданности, однако не отложила карандаша и не прекратила чтения бумаг, а только протянула к телефону руку и проговорила хрипловатым голосом:

— Миссис Китт слушает…

— Кто?

— А, советник Виллербай, я была уверена, что вы позвоните. — Это прозвучало вроде оглашения анафемы. Наконец-то она отложила карандаш и бумаги, сконцентрировав свое внимание на разговоре.

— Э… да, конечно… Я уже ознакомилась и продолжаю изучать теперь более подробно… И меня совершенно не устраивает, что мы так свободно тратим деньги налогоплательщиков… Я великолепно знаю, что это не слишком дорого на душу населения, да… Будьте любезны, дайте мне возможность хоть изредка мыслить без ваших подсказок… Очевидный факт, что эти дополнительные суммы будут израсходованы с ничтожной пользой… Я не уверена, что смогу поддержать проект… Нет, я еще не приняла окончательного решения, я согласна, что вам необходимы какие-то радикальные меры по вопросу стоянок машин… То, как в нашей стране преследуют водителей, поистине отвратительно, но это к делу не относится. Я права?

Она с трудом выслушала ответ. Человек у двери открыл ее настолько, чтобы иметь возможность проникнуть в комнату. Не спуская глаз с женщины, он прикрыл снова дверь, затем вытащил из кармана кусок цепи от велосипеда, примерно в один фут длиной. Он обернул ее несколько раз вокруг одетой в перчатку руки, а длинный конец свешивался вниз.

В зеркале над камином было видно его отражение, но он этого не замечал, рассматривая спину миссис Китт, поредевшие седые волосы, слегка завивающиеся над ушами и собранные узлом на затылке, так что голова казалась невероятно маленькой.

Человек приблизился к ней на расстояние вытянутой руки.

— Советник Виллербай, — заговорила миссис Китт своим самым непримиримым тоном официального лица, — я великолепно знаю свой долг перед согражданами в равной степени и я уверена, что владелец машины, по моему мнению, которое я неоднократно высказывала в парламенте, является жертвой вымогательств, вымогательств всякого рода, придуманных в цивилизованном мире. Он платит налог за машину, за бензин, за покрышки, за масло, за все… Он платит баснословные деньги за всяческое обслуживание, постоянно преследуется полицией, он никогда не может найти удобного места, чтобы поставить свою машину. Но это все не означает, что я стану поддерживать любые меры, которые помогут ему за счет других членов общества, и уж конечно не за счет жителей Лигейта!

Она с трудом дышала, когда кончила свою речь. Потом добавила крайне резко:

— Прекрасно. Если вы не можете быть объективным в этом вопросе, нет необходимости продолжать нашу беседу. Когда я вам обещала поддержать ваш проект по организации стоянок в нашем районе, я была уверена, что он поможет разрешить практические трудности данного положения вещей… Ладно…

В ее ушах раздался громкий стук. Это советник бросил свою трубку.

Она ничего не сказала, но немедленно положила трубку и прижала обе руки ко лбу. Человеку, стоявшему за ее спиной, не было видно выражения ее лица, он не догадывался, что она закрыла глаза, как будто почувствовала себя страшно усталой, опустила совсем низко голову, приняв таким образом самую выгодную позу, чтобы он смог нанести удар.

— Что случилось со мной? — обратилась она к себе самой, поскольку считала, что в комнате никого не было, — ведь он вполне вежливый человек, почему же я…

Она не договорила.

Ей почудился у себя за спиной непонятный шум, она хотела повернуться на стуле и не смогла. Теперь уже ясно стало слышно бряцание металла. Краешком глаза она уловила очертания мужчины, но не смогла разглядеть его лицо. Единственное, что она заметила, это темно-серую шерсть костюма и яркие блестящие пуговицы.

Он обрушил ей на голову свирепый удар.

Она закричала в паническом ужасе и попыталась закрыть лицо руками.

Он бил и бил… И снова бил…

Он вышел из дома почти через двадцать минут, оставив ее лежать возле стула, с которого она упала. Ковер, ее руки, плечи, шея — все было покрыто кровью. Ему было трудно установить, дышит ли она или нет, но фактически она еще дышала.

Напавший на нее человек ушел через парадную дверь, потом прошел по траве к боковому входу. Он шел по улице, прижимаясь к высокой стене и живой изгороди, так что если на улице и был кто-нибудь, его было бы трудно различить в темноте.

Он добрался до угла.

Из-за другого угла вывернулся велосипедист, таким образом оказавшийся между ним и его небольшой машиной. Когда они сблизились, человек сообразил, что это — полицейский. Он услыхал шуршание шин по мостовой, дребезжание металла и звонки от вибрации. Полицейский проехал мимо.

Человек в темно-сером не обратил на него внимания. Он прямиком подошел к своей машине, которая стояла с включенными, как положено, задними огнями, и сел за руль. Только теперь он оглянулся, но полицейский уже скрылся за поворотом, и широкая улица снова была совершенно пустынной.

Водитель включил мотор, и вскоре машина тронулась с места.